— На чем? — недоверчиво возразил Кондрашев. — Все лодки мы взяли под охрану.
— Значит, плохо охраняем. А потом, когда припрет, то найдешь, на чем плыть, хоть саженками.
— Ну, такую ширь саженками не одолеешь, вода холодная, — судорога схватит. На лодке и то нагребешься.
— Широко, — согласился Щеглов, глядя на разлившуюся почти до горизонта Волгу.
На десятки верст сверкала, переливалась гладь могучей реки. Чуть заметными темными полосками виднелись на той стороне окруженные водой села и деревни. Ближе на самом стрежне зеленел остров Щербаковский. Береговая полоса была залита, и казалось, что деревья растут прямо из воды.
Над Волгой ослепительно голубое, бездонное небо. В нем лепестками яблоневого цвета мелькали чайки.
— Товарищ комдив, а что если попытаться ловить их на живца? — нарушил Кондрашев молчание.
— Кого ловить? Чаек?
— Да нет, бандюков…
— Как на живца?
— На лодку. Им лодки дозарезу нужны, — мы и предоставим. Пожалуйте, пользуйтесь! А поблизости секрет посадим. Понимаете?
— Горазд ты на выдумки, ничего не скажешь!
— Так разрешите?
— Попробуй!
В тот же день верстах в двух ниже Русской Щербаковки, там, где береговая круча подходит к самой воде, появилась лодка. Очевидно, кто-то приехал, оставил ее, а сам берегом ушел в село, чтобы не подниматься вверх по быстрому течению.
Тишина солнечного безветренного дня успокаивает. Веселые трясогузки, помахивая хвостиками, прыгают по гальке. В кустах свистит, пищит, чирикает пернатый оркестр. Маленькие птахи суетятся, хлопочут, порхают с ветки на ветку, с куста на куст, только над ямой-промоиной почему-то не садятся. Разумеется, есть на то причина: в яме под кустом затаились трое, сидят караулят кого-то, может быть тех троих, что, укрытые листвой лежат над обрывом, зорко поглядывают вокруг, а чаще на лодку. Тянется время, ни те ни другие себя не оказывают.
Накрасовавшееся за долгий весенний день, солнце начало заходить за гору. Там, где Волга, огибая утес, поворачивает к Добреньким, на небе появилась белесая гряда, словно пучок ваты развернулся. Зацепив вату, солнце подожгло её, и багровое зарево разлилось по небу, окрасило Волгу.
«Быть ветру», — подумал Кондрашев и осторожно вытянул начинавшую неметь ногу. Из двух бывших с ним красноармейцев один спал, а другой выкладывал из галечника разные узоры.
Наступали сумерки. Под яром предметы начали терять свои очертания, волжская вода из ярко- красной становилась темно-вишневой, а в затененных местах начинала синеть вороненой сталью. Немного спустя поблекли яркие краски и на небе. Утих птичий гомон. Из мрака прибежал первый порыв ветра, тряхнул деревья, зашумел листьями, рассыпался крупной рябью на воде. За первым примчался второй, за вторым — третий, а затем дружно подуло, засвистело, как в печной трубе. Рокотом отозвалась потревоженная Волга. На берег полезли волны, зашуршала галька. Мелкий бисер водяных брызг долетел до сидевших в яме.
«Надо бы лодку вытащить на берег дальше, — может унести», — подумал Кондрашев.
— Разбуди его! — шепнул он красноармейцу и приподнялся, но в этот момент с обрыва скатилось несколько камешков. — Тс-с!
Прошло несколько томительных минут. Слышно было, как стучала кровь в висках. Камешки продолжали катиться, — кто-то, оскользаясь, спускался по откосу.
— Двое. Если побегут — стрелять.
Две темные фигуры поравнялись с ямой.
— Ни с места! Руки вверх! — гаркнул Кондрашев.
Пришельцы метнулись вперед. Две молнии прорезали темноту. Задний упал, передний продолжал бежать. Еще два выстрела. Бандит помчался еще быстрее.
— За ним! Уйдет! — крикнул Кондрашев, но красноармейцы уже бросились в погоню.
Костя выпрыгнул из ямы и тут неожиданно заметил темную, едва различимую на фоне скалы человеческую фигуру.
— Руки вверх! — хриплым от волнения голосом крикнул Кондрашев.
— Сдаюсь, — послышался в ответ женский голос, и на прибрежную гальку упало что-то металлическое.
Костя подошел и чиркнул зажигалкой:
— Устинья Матвеевна!
Не менее Кондрашева была поражена неожиданной встречей сама Устя.
— Как ты сюда попала? — допытывался Костя.
Вдали, в той стороне, куда побежал бандит, грохнул выстрел, потом еще один.
— Рад? Доволен? — озлобленно спросила Устинья.
— Чем доволен? — не понял Кондрашев.
— Как же! Отличился! Марусю поймал!
— Какую Мару…
Но Устя не дала ему договорить.
— Издеваешься?! Или не знаешь, что я Маруся? — уже истерически выкрикнула пленная и вся собралась, словно для прыжка. — Понял?! Не знала, к кому попаду, — ни за что бы не сдалась!
Сильный порыв ветра окатил обоих песком, ударил в лицо камешками и брызгами воды. Костя невольно закрылся рукой. Затем наступило долгое молчание, лишь шумел ветер и назойливо бились о берег речные волны.
— Костя! — Это было сказано вполголоса, жалобно. — Застрели меня!
Кондрашев молчал, и голос Устиньи снова зазвенел, как натянутая до предела струна. — Застрели! Слышишь? Я не могу встретиться с Васей.
«Действительно…» — подумал Кондрашев.
— Не можешь? Дай, я сама застрелюсь! — уже, как одержимая, кричала женщина.
Бывает, что в критические моменты решение приходит совершенно неожиданное.
— Садись и греби за реку! — внезапно сказал Костя, стаскивая лодку с берега. — Живее!
Женщина повиновалась. Ей было уже всё безразлично, ничто ее не страшило, кроме встречи с Василием Щегловым. Она, не раздумывая, шла навстречу смерти, потому что переплыть в утлой лодчонке разбушевавшуюся Волгу было почти невозможно.
Когда Устинья села за весла, Кондрашев с силой оттолкнул лодку от берега и долго-долго стоял, всматриваясь в непроглядную мешанину из пены, брызг и мрака, прислушиваясь, не донесется ли с реки крик о помощи. Напрасно. Грозно ревела и плескалась река, и в этом гуле не было места слабому человеческому голосу.
Карта боевых действий
