Должно быть, витавшие над моей головой демоны от смеха наваляли Паулю за шиворот, потому что в эту самую секунду он взял меня за руки и трагическим голосом сказал:
– Катюшенька, не переживай. Тебе и так тяжело. Лучше я сам с ней поговорю.
– Да, милый, наверное, это лучшее решение, – всхлипнула я, подумав про себя о том, что, когда разъяренная Вобла будет драть Ромео волосы и царапать окуляры, только последний идиот возжелает находиться рядом.
– Наверное, Татьяна поймет.
Татьяна не поняла. Впрочем, это неудивительно. Удивительно, что, невзирая на меланхоличный нрав, Вобла развила бурную деятельность, подключив к процессу моего экс-бойфренда и парочку сочувствующих. Короче, когда Ромео заявился ко мне наутро, его лицо напоминало дыню-«колхозницу», по которой проехал фашистский «тигр». Впрочем, сотрясение мозга любви не помешало, а вовсе даже наоборот.
– Я, Катюша, жизнь за тебя отдам, – прошипел Ромео и сделал поступательное движение вперед.
«Еще и идиот», – подумала я и зажмурилась.
К сожалению, в те времена я не знала, что «еще и идиотов не бывает», ибо идиоты – они от рождения и до вставной челюсти кукушат ловят.
Реабилитироваться в глазах компании и оправдать покражу бойфренда у подруги можно было только одним способом, которым я и воспользовалась. Заявившись к друзьям на следующий день, я громогласно объявила, что отныне Дрищук – моя любовь, официальный бойфренд и если я о чем-то в этой жизни мечтаю, так это забрачеваться с Дрищуком и народить немереный выводок Дрющенят. И хотя при последней фразе меня скривило, а демоны сверху захохотали еще громче, моя пламенная речь была принята одобрительно, и даже Вобла кивнула. Правда, в мужской части общества новость приняли по- своему, и Пауль несколько раз словил по разгоряченной любовью физиономии, но тем не менее «в отверженные» мы не попали.
Так началась моя ужасная жизнь с Дрищуком.
Больше всего ему нравились длительные пешие прогулки, уменьшительные названия и различного рода кровавые истории.
– Заинька, – говорил он, закатывая глаза. – Ты водички не хочешь?
– Сам попей, может, поможет, – отвечала ему я. – Ну какая я тебе Заинька?
– Злая Заинька, – лыбился Дрищук и хватал меня за задницу.
К концу недели у меня и правда начали появляться какие-то заячьи мысли в духе «вырыть норку, пукнуть и сдохнуть», но Пауль не желал этого замечать. Точно тень отца Гамлета, дежурил он на моем мостике и не исчезал до тех пор, пока я не выходила на встречу.
– Чтобы тебе провалиться, Воблища, – скрежетала я зубами, выламывая дыру в соседском заборе, дабы убежать от Большой Любви огородами.
Но огородов Любовь не страшилась и мою лазейку обнаружила довольно быстро. Если вы думаете, что такое презрительное мое поведение пробудило в нем хоть какую-то злость, глубоко заблуждаетесь.
– Хитрый Зяйка, – засюсюкал Паша. – А я тебя нашел.
– Эх, лучше бы ты кого-нибудь еще нашел, – проскрежетала зубами я.
– Чего?
– Паш, может, нам расстаться? Мне кажется, мы не совсем друг другу подходим, – начала было путь к отступлению я и даже засунула задницу назад в забор.
– Конечно, я так и думал, что ты не захочешь встречаться с калекой, – вздохнул Ромео и сделал шаг назад.
Слово «калека» повисло в воздухе, и мне стало дурно.
– А чё с тобой, Паш? – спросила я, тем самым совершая Вторую Критическую ошибку.
Истории, поведанной мне Дрищуком, мог бы обзавидоваться весь индийский синематограф, а может быть, и Голливуд. Поздно ночью, когда геройский Дрищук с приятелем возвращались домой, на них напали бандиты. Бандиты были злы, голодны, одноглазы и все, вплоть до последнего, жаждали кровного дрищуковского капитала. И пока подлый дрищуковский приятель бежал с поля брани. Смелый Дрищук впалой своей грудью защищал накопленное, и четверым мало не показалось. Пятый же бандит, самый злой и матерый, вытащил из кармана огромную монтировку и изо всех сил опустил ее на спину героя. Падая ниц, поверженный, но не сдавшийся Дрищук успел-таки наказать обидчика, вырвав ему правую ногу и левую руку, но геройская спина уже была сломана.
– Перелом позвоночника? – ужаснулась я и всхлипнула. – Что ж ты раньше не сказал?
– Не хотел тебя расстраивать, – вздохнул Дрищук и потупился.
В этот самый миг, где-то там, на небесах, проступила моя катечкинская совесть. Совесть была маленькая и сухонькая, а в ее руках болтался черно-белый рентгеновский снимок, на котором отчетливо виднелся дрищуковский позвоночник с зияющей трещиной. «Доколе?» – спросила у меня совесть и погрозила пальцем.
– Прости, – прошептала я и всхлипнула еще раз.
Начавшаяся по новой пытка стала еще более изощренной.
Ибо теперь при каждом удобном случае Дрищук охал, хватался за тощее свое тело и грозился потерять сознание. Все остальное время он старательно рассказывал жуткие истории «из жизни» со слезой в голосе и затравленностью во взгляде.
Самым популярным дрищуковским рассказом была поучительная история о глазике.
Согласно повествованию, у Дрищука имелся друг-каратист, у которого на соревновании выбили
