Да, Валентина Ильинична была абсолютно здоровая старушка.
Как известно, абсолют можно заполучить только двумя путями, а именно: по наследству или жертвуя. Валентина Ильинична выбрала оба и, невзирая на то что десять поколений ее дедов ходили на медведя без рогатины, жертвовала по поводу и без.
Сначала ушел алкоголь.
Первый муж, инженер Полубодко, страдал увлечениями: по вечерам любил пописывать стишата, заливая лирику коньяком. К пятнице молодожен набирал неслабые обороты и даже изредка позволял себе реплики.
– Я бог. Силою букв из ничего создаю я человека, – завывал супруг и ронял слезы на скатерть.
И хотя в глубине души Валентина Ильинична жалела поэта, созданная силой полового члена гения семимесячная Вичка Полубодко шансов на очаг не оставляла. Инженер был изгнан, коньяк вылит, а квартира проветрена «от сих до сих».
Вместе со вторым мужем, А. 3. Прохоренко, из жизни Ильиничной испарились секс и телевидение.
Хозяйственный Прохоренко был чрезвычайно скучен в интиме, и за пять лет брака Валентина составила довольно подробную астрономическую карту потолка. Как это часто бывает в таких случаях, бронзовый командор сбег к соседке с верхнего этажа, прихватив с собою телевизор.
«Ну и пусть с ним смотрят», – миролюбиво рассудила Валентина Ильинична и отправилась печь торт.
Торты, марципаны, воздушные булочки и мягкий ирис были ее единственным удовольствием, последней маленькой страстью, своеобразным La passion gentille… По счастью, грех чревоугодия не оставлял следов на теле – жиры усваивались, перерабатывались и строгой геометрией выходили наружу в промежутке между завтраком и обедом.
Шли десятилетия. Наполненная сдобой Валентина Ильинична вползала в старость, как зарвавшийся пес в постель хозяина, незаметно и тихо. Социальная роль пенсионерки удавалась ей так просто и так естественно, что даже Вичка Полубодко не могла себе представить мамочку как-то иначе, нежели с маковой плюшкой и пледом на коленях.
С Вички все и началось. Точнее, не с Вички, а с ее подарка.
Это был чайник. Обыкновенный никелированный чайник со спиралью, фильтром от накипи и функцией автовыключения.
– Ну-ты-мама-сама-разберешься-там-инструкция-внутри-вымой-перед-использованием-я-побежала, – протарахтела Вичка и умчалась.
– А-то-я-тебе-дура, – огрызнулась Валентина Ильинична и махнула дочке вслед.
К вечернему чаепитию чайник был распакован, чайное нутро начищено и чайная фарфоровая чашка призывно зевала на столе.
Как и всякая порядочная пенсионерка, Валентина Ильинична любила ритуальность, поэтому в ту же секунду чашка была схвачена, ополоснута кипятком и нагружена ситечком. Наблюдая, как вода меняет цвет от прозрачного к черному, Ильинична вздохнула и присела на табурет.
С другой стороны стола Смерть высморкалась и рассеянно погладила косу.
– Выкуся, – сказала Смерти Ильинична, прихлебывая чай. – Ишь чего удумала… Приходить…
Смерть обиженно потупилась и зачем-то убрала руки под скатерть.
– Ну не лапай, не лапай! – вконец обнаглела Ильинична. – Все мы там будем. А пока чтоб ноги твоей тут не видела. Иш-ш-шь, шляются…
– Ну и пожалуйста. Тоже мне нашлась, – буркнула Смерть и подалась в прихожую.
– Иди-иди, – прикрикнула ей вослед Ильинична. – Не боюсь тебя. Иш-шь.
Смерть хлопнула дверью и растворилась на лестничной клетке.
Воцарилась неприличная тишина. Такая неприличная, что у Ильиничны засосало под ложечкой и заболел зуб.
– А разве я не права? – спросила Ильинична у обоев. – Ну чего бояться-то? Все мы там будем. Все, и весь сказ!
Обои молчали. Жирная летняя муха шебуршала лапками по краешку клеенки.
– Да ну вас, – расстроилась Ильинична. – Конец-то все равно один.
И, словно желая продемонстрировать свое пренебрежение к ходу бытия, она потянулась за очередной порцией кипятка.
Чайник стоял на столе – голый и круглый, дышал жаром и призывно урчал.
Ильиничне стало плохо. Истина, безобразная в своей очевидности, открылась ей в тот же миг.
Сама она, Валентина Полубодко, умрет. И муха умрет, и обои. И даже полногрудая Вичка когда-нибудь да преставится (дай-ей-Бог-всяких-благ-и-долгих-лет-жизни).
Но там окажутся не все.
В то время как белые черви начнут обсасывать ее, валентининские, косточки, это никелированное чудовище будет стоять на чьем-то столе, нагло урчать, попыхивать и жить. Жить бесконечно.
Валентина Ильинична схватилась за сердце.
Солнце, отражавшееся в бесстыжих никелированных боках, подмигивало ей рыжим глазом и дразнилось. Сырой холод могилы больше не казался Ильиничне пустячным. Наоборот. Осознание того
