Кинат понуро побрел к выходу, даже не взглянув на Зали. Она была ошеломлена, уничтожена. Ей хотелось закричать, что всё это нечестно, что всё должно было закончиться не так. И как мог он, её любимый мужчина, оказаться таким слабаком? Да ведь он почти расплакался от страха, когда аб-мансебо говорила сним! Зали, и та держалась более стойко. Тогда она ещё не могла понять, что перед ней едва оперившийся мальчишка, который только недавно покинул родительский дом, устроившись на свою первую работу. Зали видела в нём сильного и мудрого мужчину, способного свернуть горы и взвалить на себя ответственность за её жизнь. Она не могла примириться с таким предательством, не хотела этого понимать.
Внутри у Зали бушевала гроза, возникали и рушились целые миры, но в кабинете аб-нансебо при этом стояла гробовая тишина. Когда за Кинатом захлопнулась дверь, преподавательница обратилась к Эулерани:
– Ты тоже можешь идти. Нам с Зали нужно будет перекинуться ещё парой слов.
– Да, аб-мансебо, – пролепетала та и, традиционно приложив руку к сердцу в знак уважения, выбежала из кабинета.
– Ну что ж, – сказала преподавательница, когда они остались в кабинете одни. – Вынуждена, что в наших стенах давно не происходило ничего подобного. Мы уважаемое заведение, и мне бы не хотелось привлекать внимание к этому инциденту. Поэтому я не стану никуда обращаться и ничего не скажу твоим родителям. Уж не знаю, что на самом деле у вас там произошло, но мы вынуждены принять меры предосторожности. Поэтому сейчас ты отправишься в медпункт. Доктора уже предупреждены, они ждут тебя.
– Что они станут делать? – почти шепотом спросила Зали, холодея от ужаса.
– Всего лишь проверят, всё ли с тобой в порядке.
– Но со мной всё в порядке.
– Не спорь.
Аб-мансебо тяжело опустилась в кресло. Несмотря на холодность и спокойный тон голоса, она выглядела уставшей и даже внезапно постаревшей – будто вся эта сцена далась ей очень тяжело. Преподавательниц откинулась на спинку кресла и, прикрыв глаза, начала массировать виски. Затем, словно придя в себя и с удивлением обнаружив, что Зали никуда не ушла, сказала:
– Ты можешь быть свободна.
Зали собралась было идти, но в последний момент обернулась и спросила:
– Я могу забрать… свой подарок? – указала на голографическую картинку, которая все это время лежала на столе постыдной уликой, немым свидетелем произошедшего.
– Нет, – коротко ответила аб-мансебо и убрала подарок в карман униформы. – Иди, тебя ждут, – устало добавила она и нажала на один из десятка значков, мозаично разбросанных по сенсорной панели стола.
Между ней и Зали призрачной стеной встал голографический экран, на котором хаотично замелькали цифры. Зали по привычке приложила правую руку к сердцу, хотя аб-мансебо уже не смотрела на неё, и поплелась к выходу.
От медпункта её отделял один лестничный пролет и коридор. Зали казалось, на каждом шаге ноги её вязнут в полу. Она шла, выпутываясь из пространства кошмарного сна, пытаясь вынырнуть на поверхность и, если не проснуться, то хотя бы вдохнуть поглубже, чтобы продержаться ещё немного.
И вот перед ней возникла неприметная дверь с иероглифом, который означал «комната первой помощи». В иные дни Зали не обратила бы на неё никакого внимания, безучастно пройдя мимо, но теперь иероглиф на двери будто вспыхивал красным – притягивал взгляд и гипнотизировал.
– Комната первой помощи, – вслух прочла Зали. – Со мной-то как раз всё в порядке. Это им всем нужна помощь. Неотложная помощь, пока не стало слишком поздно. Если уже не стало.
Возле этой двери не было ни кнопок открытия, ни сенсорной панели, куда следовало вводить свое имя. Медпункт открывался автоматически, когда к нему приближались – на тот случай, если кому-то понадобится неотложная медицинская помощь. Зали решила, что нужно поскорее со всем этим покончить, и, не мешкая, вошла внутрь.
Внутри её ждали двое докторов в прорезиненных костюмах и масках, закрывающих лицо. Такое врачебное облачение считалось обязательным всегда, когда необходимо было провести какую-либо процедуру, но в этот момент Зали показалось, будто весь этот нелепый маскарад затеян только для того, чтобы показать, что она грязна, заразна, опасна для окружающих. Одна из врачей сказала сквозь маску:
– Зали, верно? – по голосу было слышно, что она улыбается.
Докторам положено было улыбаться, даже когда они сообщали неутешительные диагнозы – предполагалось, что так пациенты чувствуют себя спокойнее. В другой ситуации, услышав такой тон, Зали скорчила бы гримасу отвращения из-за того, что к ней обращаются как к маленькому ребенку или как к слабоумной, но сейчас ей было просто страшно. Поэтому она ничего не ответила, и только кивнула, стараясь выглядеть спокойно.
Врач продолжила:
– Нам сообщили, почему ты здесь. Ты должна снять с себя все металлические предметы, лечь на смотровой стол и расслабиться. Будет не больно. Может, самую малость закружится голова.
– Что вы собираетесь делать?
– Мы должны проверить, не обрюхатил ли тебя твой дружок, – там, под маской, она всё ещё продолжала улыбаться.
– Но мы… Мы не делали ничего такого.
– Вот мы это и узнаем.
– Я говорю правду!
– Не надо спорить, девочка, – кажется докторша начинала терять терпение, но все ещё старалась говорить спокойно. – Думать нужно было, когда становилась подстилкой для этого техника, – в последнее слово она вложила столько отвращения, будто само оно вбирало в себя все грубые эпитеты, которыми она хотела наградить Кината.
У Зали всё внутри похолодело. Она поняла, что сопротивляться бесполезно и начала моститься на стол, но доктор остановила её:
– Тебе следует раздеться.
Зали непонимающе уставилась на своих мучительниц, и одна из них пояснила:
– Заклепки на твоей форме. Они металлические.
Зали разделась. В момент, когда её форма повисла на спинке стула, а сама Зали осталась стоять рядом в короткой по-летнему тонкой сорочке, в ней что-то сломалось. Больше не хотелось ни защищаться, ни что-то доказывать. И вся та нежность, вся та наивная любовь, которую она питала к Кинату, переплавилась в тяжелый груз, который Зали придется носит под сердцем всю жизнь. Больше не оставалось никаких сомнений – её предали, поспешили от нее избавиться, оставив стоять полуголой перед этими недобрыми женщинами. И никому не было дела до Зали – даже ей самой.
Она покорно улеглась на смотровой стол и не проронила больше ни слова, пока врачи совершали свои манипуляции, склонившись над ней в своих защитных костюмах. Они водили по её телу портативным биологическим сканером, и сквозь прозрачные пластиковые маски было видно, что, как широко доктора ни растягивали бы свои улыбки, в их глазах сквозила смесь жалости и презрения. И презрения в этой смеси оказалось куда больше – это было понятно по тем коротким репликам, которые они отпускали в адрес пациентки, будто та была просто куском мяса и не могла их услышать.
Сломленная и подвергнутая унижению, Зали безразлично наблюдала за тем, как на экране компьютера слева от смотрового стола появляются всё новые надписи, описывающие все процессы, происходящие в её организме. «Вряд ли там мелькнет хотя бы одна фраза о том, как мне сейчас паршиво», – думала Зали, пока где-то в глубине её души зарождалось понимание – никто не способен быть так жесток с женщиной, как другая женщина. Особенно, если она обличена хоть минимальной властью над тобой.
Наконец, процедура была окончена, и Зали разрешили одеться. Информация на экране компьютера свидетельствовала о том, что «пациентка» говорила правду, но никто и не подумал извиняться перед ней – ни словом, ни взглядом. Ей просто разрешили уйти.
