— Это я потерял! — откликнулся Богатый, прорываясь из окружения. Но тут его хватали, просили, увещевали побыть еще, не уходить.
— Я все напишу, я обо всем скажу, я дам интервью, — говорил Богатый, отступая и раскланиваясь. Сторож подал ему кисть, словно цветок. Через два шага на Богатого напали представители автомобильных марок. Они стали разворачивать перед ним прейскуранты с фотографиями автомобилей, объяснять, хвалить свой товар. — Потом, потом! — отстраняя их рукой, говорил Богатый. Он сильно вспотел от страха, ему казалось, что все смотрят на его туфли, поэтому он приседал так, чтобы красный плащ волочился по паркету, скрывал ботинки.
IV
Богатый окружил себя журналами и газетами и принялся читать все то, что имело отношение к выставке. Помня, как история с зонтиками чуть было не подмочила его репутации, он побаивался, что и в прессе появится отзвук. Но по мере чтения страх у него проходил и сомненья рассеивались. Про зонтики ничего не говорилось, зато журналисты натаскали в свои статьи о картинах с изображеньями поломанных автомобилей столько знаменитых имен художников, философов, поэтов и композиторов, что Богатый полез под кровать за энциклопедией. Книжка эта была добыта на помойке, она была сильно растрепана и доброй половины страниц в ней не хватало, ибо она служила Богатому как некое подспорье для практических нужд.
Все же он несколько имен нашел. «Ну, что ж, — думал он, — действительно, меня журналисты вознесли и окружили подходящим обществом, но дураки не пишут о главном: писали бы лучше, по какой цене окружающие меня художники продавали свои картины, тогда бы я мог ориентироваться, а так все это ветер». Надеясь, что а вдруг хоть один журналист найдется поделовитее и посолиднее, Богатый принялся рассматривать остальные журналы.
«Искусство и спекуляция» была озаглавлена статейка, которая привлекла его внимание. Вот, что в ней говорилось.
«Индустриализация построила свой рукотворный мир в мире нерукотворном. Она отделила людей от неба и от земли, и мы живем теперь в искусственном мире только для нее и благодаря ей. Многие стихийные явления нерукотворного мира индустриализацией побеждены. Это могло бы быть фактом положительным, если бы искусственный, теперешний мир не создал взамен побежденных, естественных стихий, свои новые стихии, искусственные. Индустрия держит нас в железных клещах, она требует от нас к себе любви, она хочет, чтобы мы на нее любовались с таким же чувством, как, скажем, на вечернюю или утреннюю звезду. Она деспотически требует от нас поклонения; не мы ей, но она нам ставит условия. Мы перед ней оказались беспомощными пигмеями и должны рабски выполнять все ее прихоти. Она поставила нас в такое безвыходное положение, что вся наша жизнь зависит от действия кнопок. Каждое неверное нажатие кнопки может превратиться в мировую катастрофу. Божественная природа нерукотворного мира никогда не имела над человеком такой власти, даже во времена каменного века. Ни дожди, ни молнии, ни холод, ни жара, ни разливы рек, ни потопы не имели такой порабощающей силы. Этим настроением и воспользовался этот новый художник. Он показал нам полотна с кое-как наляпанными поломанными автомобилями, и мы пришли в восторг, залюбовались на них именно так, как прежде любовались наши предки нерукотворной красотой природы. Цивилизация, идущая рука об руку с индустриализацией, вытравила из наших душ всякое понимание истины и красоты».
«Говоря о картинах Богатого, можно сказать, что человек этот просто спекулянт, смекнувший, чем угодить рабам, боготворящим своего сатрапа».
«Вместе с природой цивилизация победила и культуру. Осталась только, у очень ограниченного числа людей, тоска по культуре. Вот почему иные писатели и художники обращают свои безнадежные взоры в сторону государств коммунистических. Задыхаясь у себя от бескультурья, они ищут свежей струи воздуха. Они искали этой струи в гитлеровской Германии. И действительно там что-то как бы оживало, ибо культура происходит от слова культ. Там были культы, которые выразились наглядно в последней мировой войне.
Страна с символом свастики победила всю цивилизованную Европу и оказалась побежденной, когда сразилась с Россией, страной с символом „серпа и молота“. Два „культа“ перегрызли друг другу горло. Но от этих культов культуры создаться не могло и не может, потому что оба эти культа тоже порождены цивилизацией. А цивилизация так же не может породить культуру, как сын не может породить своего отца».
«Все, что я пишу, как будто к картинам Богатого мало относится. Но поведение публики на выставке наилучшим образом подтверждает то, о чем я пишу. В картинах этих, если можно назвать мазню картинами, нет культуры. Они подобны тому черному пятну, что светится сквозь прозрачное тело ведьмы. Эта духовная грязь, собранная в одно, и представлена в разбитом автомобиле».
«В довершение сказанного могу заметить, что я познакомился со свидетелем, знающим темную историю с зонтиками. Свидетель этот почти узнал в художнике человека, который его надул во время ливня на скачках, продав ему и многим старые зонтики по огромным ценам».
Последние слова Богатого бросили в жар. Он отшвырнул газету, но потом снова взял, разгладил, прочел подпись под статьей. Имя незримого врага было: Игнат.
На вопрос адвоката: «Как поживаете, маэстро?» — Богатый ответил: «Постепенно, мэтр, постепенно!» После этого маэстро и мэтр уселись по обеим сторонам заваленного папками стола. Богатый был в полном облачении, правда красный плащ и шляпа с пером остались в передней, но красные очки были на носу, желтые ботинки на ногах, тюльпан в петлице. Для довершения общего впечатления Богатый нарочно пришел с мазком синей краски на груди и голубой на колене. Адвокат же, наоборот, был очень далек от всякой художественной неряшливости. Он возвышался над столом в виде очкастой змеи. Но может быть, еще легче можно себе его представить, если вообразить топор, нацепивший на свое острие огромные роговые очки. Рукоятка топора ровнехонькой трубкой уходила в белейший воротничок, повязанный черной бабочкой. Дальше шел костюм именно такой гладкий и скользкий, как кожа угря.
Вот почему первое впечатление было: похож на очкастую змею, а уже только второе — на топор в очках.
Знаменитый художник и знаменитый адвокат отлично знали, что не какие-то пустячки заставили их встретиться и сесть за стол.
— На дворе холодно, — сказал Богатый.
— Сезон такой… зима, — ответил адвокат. — Мне очень нравятся ваши произведения. Удивительно, удивительно, поразительно!
Богатый приложил руку к сердцу. Ему показалось, что пора приступать к делу.
— Вот тут, — сказал Богатый, вынимая из толстого портфеля газетную вырезку, — пасквиль на меня и на все человечество, не угодно ли прочесть.
Рука адвоката, привыкшая держать значительные документы, брезгливо, двумя пальцами, взяла вырезку и поднесла к глазам. Чуть взглянув, адвокат тотчас же положил вырезку на стол и сказал:
— Я уже знаком с этой статейкой.
— Как? Уже? — удивился Богатый. В этот момент, как видно для того, чтобы показать клиенту другие свои знания, адвокат вытянул шею, наклонился через стол и как бы случайно несколько секунд провел в рассматриваньи ботинок Богатого.
Богатый все предвидел, все знал, поэтому он сразу понял и то, что адвокат его уже перехитрил и тоже все понял. Тут бы, казалось, и выложить карты на стол, но нет, Богатый не так прост. Адвокат тоже был не так прост. Богатый, сняв очки и протирая их носовым платком, грустно сказал: да как видите, мы, художники, часто подвергаемся незаслуженным оскорблениям. Таков уж наш удел. И не будь у нас верной защиты в лице законов и справедливости, было бы нам совсем плохо.
— Но какая наглость, как можно так клеветать! — заявил адвокат.
Таким образом, оба деятеля, отлично понимая истину, сразу же накинули на нее вуаль и заключили
