флажком.
– Вот да ни фига себе! – степенно и жизнерадостно раздалось оттуда, когда треск мотора упал до железного мурчания. – Аврора!
– Какими судьбами?
Направили вниз прожектор: в катере заслонились ладонями oт света двое в сизых пятнистых бушлатах и шерстяных шапочках, а флажок принадлежал речной милиции.
– Товарищи, дорогие, ребята, господа менты! – вскричал Егорыч с радушием деревенского дедушки, чающего обнять родимых внучат. – Подсобите до места дойти, уж отблагодарим!
– Отблагодарим – это как? – настроился на деловую волну мордатый сержант с полубачками и подбритым треугольником усов.
– Это пятьдесят баксов за проводку до Кремля, – сказал сверху Ольховский.
– До Кремля – стольник будет, – хмуровато прикинул сержант.
– Годится.
– Тогда держитесь за нами.
– Погоди! Пару ребят с мерным шестом к тебе спустим.
– А сколько у вас осадки, товарищи балтийцы?
– Почти шесть.
В катере свистнули:
– Неслабо! Смотрите, мужики, гарантий не даем, на ваш страх и риск.
– Да ладно, – примирительно сказал второй, – а баржи с гравием на сколько сидят.
– А почти шесть – это как?
Практически без топлива, котлы сняты – осталось два, низ после ремонта легче, минус от проектной:
– Это пять с половиной… но запас иметь надо.
– Хочешь? – имеешь.
Колчак снял шинель и повесил на крючок в штурманской. Делалось тепло и даже жарко.
– Ничего, – сказал он. – Течение здесь слабое… не Нева. Доползем на малых… согласно атласу!
Катерок тихо двинулся впереди, ведомый слепяще-синим лезвием прожектора, косо воткнутым в воду. Перегнувшийся через борт Беспятых, старательно страхуемый Шуркой, совал в дно полосатый шест с марками, и сержант гудел в мегафон:
– Семь ровно! – И через полминуты – полста с небольшим метров: – Шесть восемьдесят! Шесть шестьдесят! Шесть восемьдесят!
От сосредоточенного до болезненной чуткости внимания шорох крови в ушах начинал казаться шуршанием песка, вымываемого под малыми оборотами винтов. Девятиэтажки с редко горящими окнами замедленно откатывались назад вдоль берегов канала.
– После Волоколамского железнодорожный мост – и к повороту налево на Москва-реку, – приговаривал Егорыч. – Хорошо… хорошо…
Габисония на руле сглатывал шершавым горлом, усилием всех чувств сливая себя со штурвалом.
– Шесть с половиной!
– Влево давай, чтоб вписались в фарватер!
– Лево сорок, средняя малый назад, правая добавить оборотов!
Баковый огонь покатился влево мимо пустыря, озера за его узким перешейком, и выровнялся на середине автомобильного моста.
– Ох мачты снесем, – беззвучно простонал Ольховский.
– Пр-ройдем…
Наверху заскрипело, заскрежетало, что-то с лязгом упало на крышу бывшего матросского камбуза, ныне музейно-показательной радиостанции. С матом выскочил маркони.
– Стеньгу сломали! – страшным голосом закричал сигнальщик. – И грот-стеньгу сейчас сломаем! господин командир!!!
– Не вопи, – ответил Колчак. – Сломаем – починим.
Как сучком по ксилофону, пробороздили грот-стеньгой по опорным ребрам настила и продолжали движение к Серебряному Бору.
– Шесть ровно! Эй, на Авроре – шесть ровно!
– Слышу. Продолжать.
Колчак выматерил все реки мира и тех, кто строил на них города. Заключил спокойно:
– Без паники. Мы уже в городе. Собственно, главным калибром мы накрываем центр и отсюда.
Улавливая даже не слухом, а шестым чувством бесперебойную работу машины и ровный плеск воды под форштевнем и за кормой, сверяя с атласом ночные ориентиры и вновь сбиваясь в них, Ольховский с
