все наши с тобой зарплаты. Две наши зарплаты полностью ушли на обеды.
— Нет, — говорю я. — В неделе пять рабочих дней, это получается двадцать два таких обеда… сто семьдесят восемь рублей. И остается еще шестьдесят два рубля на двоих… это до фига.
— А в выходные я что, обедать не должен?! — злобно раскаляется Серега.
— Но хватает ведь и на выходные.
— А если я еще хочу… купить носки, например?!
— Ну… надо выбирать — или обедать, или носки.
И вот эта дилемма просто привела его к нервному срыву.
— А если я хочу и обедать, и ходить в носках?! — завопил он трагически, как прокурор при землетрясении.
Никулин с дамами обернулись и посмотрели на нас одобрительно.
— Михайло! — калился и шипел Серега. — Смотри. Мы с тобой журналисты. Не хрен собачий. Мы кончили университет. Мы пишем в ленинградской газете. Нас печатают, нас читают люди. Мы работаем, твою мать!! И мы что же, не можем позволить себе каждый день обедать?!
— А ты завтракать не пробовал?
— Пробовал! Я завтракаю! Я завтракаю, блядь, чашкой кофе и круассаном в кафе под домом. Тридцать пять копеек. Это десять рублей в месяц. А где я их возьму, если я обедаю?!
— А ты в метро платишь?
— Плачу! Это еще… три рубля в месяц! А еще я курю! И между прочим тридцать пять копеек пачка «Опала» — еще десять рублей в месяц!
— Серега. Вот ты купил джинсы…
— Штаны! А если я хочу купить штаны!!! Я что, не могу купить себе штаны???!!!
— Есть дешевые штаны.
— Сука, на что мне жить?!!! — завопил Серега подошедшему официанту. — Я не хочу носить дешевые штаны!! Пусть они сами носят свои дешевые штаны!! Почему я обязан носить дешевые штаны? А кто будет носить нормальные штаны?!
Официант смешался и покраснел.
— Чего стоишь?! Бутылку «Столичной» и два салата!
— Какие салатики?
— Столичные! Что непонятно?
Мы вмазали по фужеру, проводили взглядом Никулина, подозвали шахтера и дали ему два автографа на меню от знаменитых журналистов. Он зарабатывал втрое больше нас вдвоем.
— Так что мне теперь — в шахту? — спросил Серега. — Я для этого учился? А если я хочу работать журналистом, есть три раза в день и носить штаны с носками?
— Тогда вали отсюда, — посоветовал я.
Он засуровел, задумался, проклял Запад и сказал о своем суворовском училище и каперанге отце.
Через полгода Серега женился на Кристине, стажерке из Сорбонны, и уехал с ней в Париж. Французский у него был классный.
Наедине с фрезой
В каждой советской республике цвел свой русский язык. А Ленинград оставался эталоном.
Полет мысли в «Молодежи Эстонии» был, но на высоте крокодила: нызэ?нько. После «Скороходовского рабочего» таллинский Дом Печати поражал роскошью и бездельем. Журналисты сидели по двое в просторных кабинетах с отдельными телефонами, пили кофе в затемненном баре с музыкой и неделями ждали выхода своего материала на полосу. Этот материал преимущественно писался дома от руки и сдавался машинистке в машбюро. Линкольн Стеффенс работал не здесь.
Меня приняли хорошо, потому что у меня был знак качества: вчерашняя ленинградская прописка. С этим знаком качества меня призвал в третейский суд ответсекр, старый партийный эстонец.
— У тебя свежий русский язык, — польстил он. — Скажи — это хороший заголовок? — и повернул гранки ко мне. Там значилось:
«Наедине с фрезой».
Автор шедевра извивался от волнения. Он источал нетленку о знатном фрезеровщике.
Я зауважал ледяной эстонский юмор. У них в лице ничто не дрогнуло. Эту подначку мы в «Скороходе» развивали.
— Заголовок хороший, — подтвердил я. — Хотя лучше, возможно, «Надвое фрезой». Или «На троих с фрезой». Или «Одной фрезой двоих». Или «Один на один с фрезой». Или «С фрезой на одного».
Они смотрели выжидательно и серьезно.
— М-м, да нет, — отверг ответсекр. — Мне так не очень нравится.
— «Заодно с фрезой», — предлагал я. — «Фре?зать раз». «Фрезание единства». — И спохватился, что он может заподозрить пародию на эстонский акцент и обидеться.
— «С фрезой на поединок». «Не фрезой единой». «Наезд на фрезу».
— Хм. Нет… Это странно.
— Можно с более личным оттенком.
— Вот! Именно!
— «Фрезался по уши». «Один в поле не фрезун».
— А разве так говорят по-русски?
— «Плановый фрезец».
— Это интересно. А так говорят?..
— «Фрезерное счастье». «Душевный фрезер». «Фреза в одном месте». «Фреза у каждого своя». «Человек и его фреза».
— А вот последние два неплохо!.. Молодец.
В коридоре за открытой дверью приостановились заинтересовавшиеся. И все русские. Ну, может евреи. Все равно не эстонцы. Они бессердечно перетолковали старому Руди Паулю, ответсекру, что я говорил.
С тех пор и до увольнения начальство меня ненавидело.
— Нам не нужно тут показывать столичное мастерство! — негодовала старая редактриса и шевелила туфлеобразным носом, как Педро из романа Беляева «Человек, потерявший свое лицо». — Нам нужны содержательные, производственные, политически насыщенные материалы!
Вообще народ в доме друг друга любил и фамилии разрастались до устойчивых единообразных титулов типа «этот мудак Фридлянд» или «этот мудак Трубецкой». Женский вариант был «эта сука Свальская» или «эта сука Клюхенпаю».
Мне нравилось сидеть в большом кабинете за солидным столом, перед просторным окном на улицу в центре, курить и говорить по телефону, все равно с кем. Я носил темные сорочки под светлый пиджак и светлый галстук. Я обожал, если в баре меня звали к звонившему за стойкой телефону. Это был верх профессионального стиля и заграничной романтики. Мы там были просто журналисты из кино про Запад.
Через девять месяцев у меня произошел очередной выкидыш, и я уволился. Бессмысленность газет в СССР портила нервы.
