И вдруг в белесых срединочных сумерках запорхало, зашуршало стремительно и судорожно, замелькало черной перепончатой молнией, гигантской бабочкой из адского сна! Кругами по комнате, задевая мое лицо! Почти задевая!
По кругу вдоль стен металась огромная летучая мышь.
Я смахнул с сознания остатки сна, подавил стон и панику, и принялся следить. Закурил и смотрел.
Мышь была не огромная. Нормальная. Но довольно крупная. С полагающимися серо-черными крыльями. Она металась зигзагами в ловушке комнаты. Она влетела в форточку, видимо, за мошкой. А форточка была почти в углу, и она теперь не могла найти выход своим ультразвуковым эхолокатором. Описав круг, она неслась вдоль окон: впереди была преграда. А на подлете мимо форточки она начинала отворот на 90°, скругляя угол к следующей стене, и проем форточки попадал в ее мертвую зону. Она была в панике!
В конце концов она выбилась из сил и села, вцепившись в мою белую рубашку, висевшую на гвозде. Я встал и осторожно взял ее в руку. Она оглядывалась и шипела очень тихо и тонко.
Она была теплая и крошечная. Крылья на ощупь были именно как кожа теплокровного существа, а загривок в мышиной бархатной шерстке. Она косила крошечными бусинками, а в розовом квадратном ротике оскалились четыре клычка тоньше любой иголки.
Но рыльце была свиное, дьявольское! И капля крови выступила на руке от цапанья коготка в углу кожаного крыла.
Я выпустил ее в форточку. И ни черта потом не заснул. Нет, никаких символов. Но что-то в этом, знаете. Не полагается летучим мышам влетать в комнаты и там шипеть на хозяев и устраиваться на постой.
Знак ночи. Черная метка биологии.
Я не ощущал любви окружающего пространства ко мне.
7. Проскок
– Вы там хорошо сидите? – спросил Айн по телефону.
Я сел.
– Госкомиздат прислал рецензию на вашу книгу, – ровно сказал Айн. – Ну, что я вам могу сказать...
У меня остановилось сердце. С этим остановившимся сердцем я просипел:
– Ну уж скажите...
Ничего. Я уже знаю, как все организовать в следующий раз. С кем заранее наладить отношения. И на какую тему срочно отшлепать несколько ударных эстонскотематических рассказов.
– В общем ничего плохого. Как мы и ожидали.
– Что значит ничего плохого?
– Рецензия скорее положительная.
– Что значит «скорее»? – слетев с резьбы, раздраженно завопил я. – А медленнее?!
– Ну, я же спросил, хорошо ли вы сидите, – мягко сказал Айн. – Книга рекомендуется к изданию.
– Так, – тупо сказал я. – Понятно.
– Вы рады? – ревниво поинтересовался Айн.
– Пока да, – осторожно ответил я, внутренне страхуясь от любых подвохов.
– Может быть, вам интересно ознакомиться с рецензией?
Проклятый эстонский самурай с его садистской выдержкой! Да, вам может показаться странным, но мне интересно!
– Тогда вы можете приехать в издательство. Вы сейчас не заняты?
Ну не сука ли? Да – именно сейчас я занят, некогда мне читать всякие рецензии из Госкомиздатов!..
Боже мой. Это была лучшая рецензия в моей жизни. Разумная, добрая, внятная, честная. Я перечитал дважды, растягивая в невыразимом счастье.
– А кто такая Екатерина Старикова? – показал я на подпись.
– Понятия не имею, – легко пожал плечами мой Айн Тоотс.
Я боялся насторожить удачу замечанием типа «Не ожидал», или «Это даже странно», или «Я уже был готов к худшему». Но вообще я охренел в хорошем смысле слова. Не все даже положительные эмоции могут адекватно выразиться литературной лексикой.
...........................
Через несколько лет, в Москве, я нашел адрес Екатерины Стариковой в справочнике СП. Я вошел в писательский дом у «Аэропорта», как коммунист Василов в заводские ворота (месс-менд!): просунув вперед руки с букетом, конфетом и прочим.
Открыла рослая красотка на грани возраста с домашним выражением лица. Есть женщины, у которых со вкусом прожитые годы ложатся на лицо печатью дружелюбного обаяния.
– Никогда в жизни мне из Госкомиздата не звонили, – вспоминала она за чашкой чая. – Единственный раз – с вашей книгой. Что там у них случилось? Под рукой никого не было?
Я рассыпался, изливался и признавался...
– Помню, что мне действительно очень понравились рассказы, и я честно написала свое мнение.
Мнение. Честно. Милые мои. Не было таких мнений в те времена на тех дорожках! Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей. Бриллиант мне выпал в прореху Богова кармана. В бандитском казино произошел сбой, и против вероятности шарик влетел в мой номер.
Ее муж заваривал чай и тихо улыбался. Маленький, лысенький, глазки умненькие, на лбу шишечка. Это оказался знаменитый Соломон Апт. Это он перевел на русский Томаса Манна.
8. «Рассказы 4000 знаков»
– Когда же можно рассчитывать? – спросил я, как трепетный жених.
Через два года.
Что ж. «Жюль Верн» Брандиса выходил семь лет. В России два года от приема книги до выхода были прекрасным сроком. Планы верстались на пятилетку, а книга маститого задвигала всю очередь.
«Он жил ожиданием». А чем мне было жить?
Работать всерьез в этом подвешенном состоянии было выше человеческих сил. Я сходил с ума и искал занятие. И нашел!
Неделю сильно болело застуженное на таймырской охоте плечо. Два часа за ночь я спал на полу, закинув руку: болеутоляющие не брали. Забредя в Дом Печати, я поспорил на треху, что напишу за сутки рассказ с любыми заданными параметрами и реалиями, но в пределах двадцати страниц. Я чуть не проиграл: печатать приходилось одной правой рукой, левая не работала. Зато отвлекся.
Писать стало чесоткой подсознания. В привычном переборе всех вариантов обнаружилась игра. В библиотеке я просчитал юмористические рассказы в конце толстых журналов. Средний объем их был две с третью машинописных страниц.
Месяц я вложил в дивный тренинг. Я брал любой свой рассказ наугад – именно закрыв глаза! – и за день излагал его на трех-четырех страницах в юмористическом ключе. Второй день шел на чистку и шлифовку этой самопародии в объем две страницы с третью ровно. Это глумление. Профессиональный цинизм. Нервная разрядка. И еще это – школа.
Я разослал их повсюду! И меня напечатал добрый Бугров в толстом «Урале» и тонком «Уральском следопыте». Заодно я настругал впрок хохм к 1 Апреля и Новому году для эстонских газет и радио.
9. Баллада о левой ноге
Среди друзей Калласа был переводчик с русского, а среди друзей переводчика был работодатель – завхудлитредакцией эстонского радио. Радио вещало весь день, а число писателей в Эстонии ограничено.
– А у тебя нет радиопьес? – позвонил переводчик, и я его мгновенно удовлетворил. Сойдет и сюжетная авантюрная повесть: диалоги актерская пара читает на два голоса, и калькулируем это как радиоспектакль.
Так. Но есть заданные параметры. Все должно удачно разделиться на пять частей по двенадцать страниц. Какое поразительное совпадение! – у меня как раз такая повесть. Вот только я сегодня, через час, уезжаю по важным делам в Ленинград. Но в понедельник вернусь!
Я отключил телефон, чтоб ненароком не схватить трубку, и с подъемом запел: «Работники пера и топора, романтики с большой дороги!». Хулиганить полезно. Свободная охота со снятым ограничителем. Ассоциативные связи вспыхивают радужно, как салют.
Я вспомнил ленинградские мемуары летчика Богданова, и заголовок выстрелился короткой очередью:
