— Какой-то чудак… Но у него свой вертолет.
Юрик разыскал меня в баре гостиницы и забросал вопросами: откуда мне известно, что потухший тысячелетия назад вулкан вот-вот пробудится от спячки? Оказалось, этот чудак коллекционирует странные предметы: древние плиты земной коры. Я слышал, но не знал, что есть на самом деле люди, для которых зафиксировать на пленку проснувшийся вулкан, рождение нового острова или обвалившийся старый дом в Сан-Франциско, возле которого проходит разлом коры, — события чрезвычайной важности, за которыми охотятся годами. Я привык работать, а не охотиться. Но сразу почувствовал в Юрике родственную душу и перешел с ним на «ты».
Решили вылететь на рассвете.
Ночью Юрик мучил меня своими открытиями из области сумасшедшей географии. Я слушал снисходительно, представляя его простое лицо со сросшимися бровями и изредка поддакивая в ответ. Что мне от того, что когда-то Африка была на Южном полюсе, а Северная Америка в тропиках; что Италия вклинилась в Европу, а Индия — в Азию, вздыбив горы, как носы автомашин в лобовой аварии? Что мне от того, что под Японией древние плиты земной коры круто, почти вертикально уходят вглубь, вызывая землетрясения, — я давно уже заснял свой коронный репортаж о Токио… Юрик прав, провозглашая древнюю истину: не боги Олимпа совершали чудеса на Земле, сама беспокойная Земля непрерывно перестраивает себя. До Юрика это открыл Леонардо да Винчи, оценивший найденные в горах окаменелые морские раковины. Юрик цитирует, как мне кажется, голосом самого Леонардо: «Над равнинами Италии, там, где сейчас летают только птицы, в отдаленном прошлом на обширных отмелях плавали рыбы…»
Но что-то в словах Юрика заставило меня задуматься. Странный смысл его наблюдений дошел до меня не сразу. Плиты, хоть и с малой скоростью, движутся, сталкиваются, создают напряжение. Земля, как и люди, испытывает стресс. Многие катастрофы, которые я снимал, являлись лишь частичной разрядкой, сбросом напряжения, выходом из стресса всего земного шара. Следовательно, на нашей планете есть какие-то «предохранители», которые не позволяют бедствиям перерасти в мировую катастрофу?..
Земля стара и опытна. А если стресс в шестнадцать лет? Сработают ли природные предохранители, выдержит ли организм?
Я уже думал об Эдди.
И вспоминал сына все те часы, пока мы летели с мистером Юриком над ледяным панцирем к нашему вулкану.
Я так давно не видел снежной пустыни, что оцепенел в кресле рядом с Юриком. Сначала он рассказывал мне об огромном разломе, вдоль которого мы летели, а потом умолк, тоже углубился в себя.
Моя жена Мария не оказалась партнершей в моих делах, как это обстояло у Лоты с Томасом. Впрочем, сравнение тут чисто субъективное. Баки — фирма, ее двухголовая монолитная администрация. Я — лицо творческое, в чьи затеи никто из фирмы не вмешивается, спецкор катастрофы, король-одиночка. Мария — корреспондент журнала «Супермода», распространяемого в сорока четырех странах. Она по- своему королева — королева моды. Достаточно сказать, что в сорока четырех странах женщины последовательно меняют наряды «Мария» с номером очередного года.
Когда я в Токио, она в Рио-де-Жанейро, когда я уезжаю из дома по срочному заданию, она вдруг возвращается. Транспорт у нас одинаковый — самый дорогой и самый удобный, но очень редко пересекаются во времени и пространстве маршруты. Мне приятно бывает думать, стоя со своей камерой в гондоле воздушно-реактивного шара над пылающим городом, что где-то в темноте южной ночи плывет снежно-белый лайнер и все пассажиры провожают взглядом Марию в платье «северо-восточного циклона», которое она сконструировала только что в своей голове.
Эдди не мог одновременно путешествовать на лайнере и плыть над городским пожаром. Он был дома, рос, учился, встречал нас с раскрытыми объятиями, а сам, наверное, думал: кто же я?
Самолюбия Эдди было не занимать. Первое его самостоятельное слово было не «папа» и «мама», а «я». Позже он добавил «сам». Так и осталось до сих пор: «Я сам…» Он с удовольствием слушал мои рассказы, щеголял по дому, очень похожий на девочку, в платьях матери, но в упорном взгляде темных глаз, складках под губами, вздернутом подбородке постоянно чувствовался настойчивый поиск мысли: а я, кто же на этом свете я?
Иногда меня даже пугала его одержимость. Я вглядывался в сына и видел нечто чужое — как бы маленького Томаса Бака, стремительно идущего к своей цели, только одинокого, без деловой улыбки.
У Эдди не было друзей. Они его сразу же покидали, едва улавливали в любой игре чувство скрытого превосходства.
Все это пришло мне на ум не сразу, а когда произошел у Эдди внезапный душевный слом. Я снимал на Филиппинах наводнение и как раз в моторной лодке посреди затопленной деревни принял по рации телеграмму от жены: «Эдди сбежал из дома». Я помчался в Мюнхен.
Несколько дней мы провели с Марией в хлопотах. Как же так: он стрелял из игрушечных пистолетов… играл в футбол и хоккей… увлекался поэзией… рисовал иногда целыми неделями — совсем как дед… освоил мотоцикл настолько, что катил почти на одном колесе, — словом, был как любой мальчишка! И почему он вдруг перестал быть им?
Оказалось, Эдди несколько месяцев назад бросил школу, бродил одиноко по дому, валялся бесцельно в постели, а потом вывел из гаража свой мотоцикл и примкнул к группе мототрюкачей, гастролировавших в городе.
— Зачем ты это сделал? — допрашивал я с матерью Эдди, нагнав группу в одном из маленьких провинциальных городов.
— Я хочу сделать номер «Эдди возьмется»!..
На нас смотрели полные мрачной решимости глаза.
— За что ты возьмешься, Эдди? — спросила трагически мать.
И тогда сын бросился к ней и разрыдался. Захлебываясь, он рассказал Марии, что два года назад увидел в кино, как прыгает на мотоцикле «звезда» рискованных трюков. Кто-то сказал Эдди, что за такие трюки платят кучу денег. С тех пор он только и прыгал на двух колесах — через заборы, канавы, бочки. Когда преодолел с помощью подкидной доски четыре поставленных в ряд автобуса, то решил, что выбор сделан, и примкнул к мототрюкачам.
— Но зачем? — растерянно спросила Мария. — Разве мы мало зарабатываем?
— Я сам…
— Прыжками через автобусы сейчас никого не удивишь… Ты… — Я махнул рукой.
— Если понадобится прыгнуть через собор Святого Павла, то Эдди возьмется! Я — Эдди!..
Я рассмеялся:
— Именно «ты — сам»?
— Да. Я — сам!
Голос сына дрожал от волнения. В своем воображении он уже создал фирму из одного профессионала.
Мария молча смотрела на нас, как на ненормальных. Наконец она устало спросила Эдди:
— Ты станешь из-за какой-то ерунды рисковать жизнью?
Он уже успокоился, пожал плечами.
— Это тоже профессия…
Уговоры ничего не дали. Эдди объяснил, что ждет совершеннолетия, чтобы заняться самостоятельными трюками.
Некоторое время мы с Марией получали отчеты частного детектива, из которых явствовало, что Эдди прилежный ученик циркачей. Потом он вернулся ненадолго домой… Потом нашел во Франции какого-то знаменитого тренера.
Дом опустел. У-у, которого я покупал для сына, стал моим другом.
Почему такой резкий перелом? Такой выбор? Чего недоставало мальчишке?
На мгновение представил, что лечу над белым пространством снегов не с Юриком, а с Эдди, собираюсь рассказать ему о вулкане, показать извержение… Нет, эта минута навсегда потеряна. Эдди если и поднимется ввысь, то не для созерцания — для какого-нибудь головоломного прыжка вниз. Я живу в своем одиночестве, Эдди — в своем. И все это называется вроде бы обычным словом — самоутверждение.
