другие мне заметят: «ты здесь не любим», и я должен идти далее. Привыкну ли я к кому-нибудь или ко мне кто-нибудь привыкнет, – и я должен идти далее, чтоб привычка не обратилась в пагубную страсть. Желаю ли я себе счастия или другие желают мне счастия, – и я должен не идти, а бежать далее, ибо счастие есть быстрая Аталанта. Таким образом, и время идет и мы идем. Но я устал идти пешком; сажусь в фургон и еду.
День XXXIV
Сладко спалось мне. Сладко было пробуждение мое. Тишина окружала меня. Как потерявший память, я не знал, где я. Хотел рассмотреть, приподнимал ресницы, но они опадали снова на глаза, и предметы скрывались от взоров. Сон преодолел усилие. Снова погрузился я в волны забвения. Мне казалось, что я на Олимпе, на пиру у Юпитера. Жажда томит меня, я умоляю Гебу [375] :
Глубоко вздохнул я и проснулся. Смотрю. Где я? – Лежу в фургоне лошади распряженные спокойно едят сено. Вправо лес; влево… шум уединенная корчма… Где же мой Берна? мошенник!
День XXXV
В. в. [379], при вверенном мне посте все обстоит благополучно, нового ничего нет.
Я полагаю, что всякий помнит, на чем остановился поход мой во II части, всякий знает причину остановки; и потому, после короткого или долгого времени, я возвращаюсь в стан мой при
Тихо, не рассекая воздуха, приблизился я к палатке своей. Какой беспорядок во всем лагере! Мои телохранители, мои амазонки, в утренних полуодеждах разбрелись по садам, забыли обязанности и рвение к службе!
Что, если бы во время моего отсутствия из стана толпа гурок явилась в стан? – Достало ли бы во мне души и тела, чтоб отвечать за испуг, слезы, отчаяние, обмороки и за все возможные женские припадки, коим могли бы подвергнуться мои
«Женщины! – вскричал я к собравшемуся войску моему и после долгого молчания продолжал: – Ступайте! нет другого слова ни на каком языке, которое могло бы лучше выразить упрек мой.»
«Странно! – сказали несколько удалявшихся с сборного места девушек, – отчего он нам ничего не сказал!»
Приведя в должный порядок благочиние лагеря и разослав по всем частям войска диспозиции на будущий день, я подошел к шатру Царь-Девицы. Близ самого входа…
Тут остановился я, вынул карманное зеркальцо и не мог удержаться от смеха.
так похож был на него, что устрашился самого себя; но, несмотря на это, я двинулся всем своим корпусом вперед, – все забыто!
Я не заметил, что сделалось с солнцем: по обыкновению
Между тем, как луна плыла, а звезды строились на небе по данной им в день мироздания диспозиции, – небесного порядка ничто не нарушало, а земной… но на земле другое дело: сегодня не то, что вчера, вчера не то' что третьего дня, и т. д. по бесконечности
День XXXVI
Вот Шумла. Милые мои спутницы, привыкшие к победам, готовьтесь!
Как Силла при Орхомене [382], я схватил шаль Терно [383] из рук знаменосной девы и вскричал: оставьте меня, оставьте! я и один проникну Шумлинские стены, взберусь на высокий минарет
Њ. Как счастлив тот, кому не помогают падать!
Слова подействовали. Героини мои, как озаренные жизнию цветы, собрались снова в пышный букет, и я двинулся на подвиг.
Едва только солнца… или нет… едва только Земля пришла в то положение, в котором, смотря с Буланлыкской высоты на восток, солнце стелет лучи свои, начиная от Арарата, по Черному морю, чрез Варну и потом вдоль Проводской долины, Шумлинская гора показалась мне старой турчанкой, сидящей, свернув
