Лошади шли рысью. С подвод соскакивали солдаты, бежали в степь на баштаны и вновь, уже с арбузами, нагоняли обоз.
За подводами каждой роты шла тачанка с бочкой. Воды в бочках не хватало. Возле бочек, по всему нашему пути через степи, бежало по несколько солдат. Несколько офицеров бежало и за бочкой нашей роты.
— На Днепр идем, — напьетесь! — кричал с подводы полковник Лапков. — По ме-ста-ам!
— Накачал брюхо и командует! — ворчал мичман Дегтярев, вполоборота сидящий на краю нашей подводы. — А нам пальцы сосать, что ли?
Сидящий по другую сторону мичмана поручик Ягал-Богдановский обернулся:
— Мичман, не забывайтесь! — И, опять склонившись над поручиком Пестряковым, вопросительно поднял брови: — Так!.. Ну, и что же?..
— Вот и говорю… Махно нам подчинился. Володин подчинился. Граф Пален в Белоруссии подчинился… Это уже три… — продолжал поручик Пестряков, растянувшись на подводе и выгрызая из разбитого кулаком арбуза красные куски мякоти. — Булак-Балахович с Савинковым — это уже четыре… Атаман Семенов — пять… Это и называется своими силами. Народными, так сказать, силами… Ну, так что же вы скажете, дорогой Ягал-Богдановский?.
Поручик Ягал-Богдановский усердно выдувал застрявший в мундштуке окурок.
— Что?.. — Щеки его ходили, как баллон пульверизатора. — Что?.. А то, что, если б мы, вместо этого, подчинились польскому командованию…
— Молчите, ренегат! — крикнул вдруг мичман. — Патриот называется! А губернии почем продаете, сукин сын?
— Отродье эсеровское! Истерик! Хайло заткните! — побледнев, вспылил всегда сдержанный Ягал- Богдановский.
— Так!
— Крой! Крой его!
— Матом натягивай!.. Матом! — обрадовавшись, загалдели офицеры, которых сдержанность Ягал- Богдановского всегда несколько стесняла.
— А ну!..
— Еще!
— Наша берет!.. Матюком!.. В три матери загибай!.. Матерью!..
— Я?.. Это я ренегат?..
Уже овладев собой, поручик Ягал-Богдановский презрительно поджал губы, опустив под косой линией коротко подстриженные, всегда прямые усики.
— Я предлагаю, мичман, созвать…
И вдруг, взмахнув рукой, он быстро соскочил с подводы и закричал, схватив подводчика за портки:
— Стой, мать твою!.. твою мать! стой!.. Но колесо подводы уже повернулось и поломало его упавший на дорогу мундштук.
— …Твою мать в три бога и в черта косого!.. твою… Куда уши, болван! черт! — спрятал?..
Офицеры на подводе захохотали, сразу, словно по команде.
— С производством, поручик Ягал-Богдановский!
— Вчера была девица, сегодня дама!
— С крещением!
— Магарыч!
— Магарыч!
…А вдали за облаком пыли уже гремели орудия.
Рассыпавшись лавой, шли куда-то кубанцы. Наши 1-й и 2-й батальоны соскочили с подвод и также рассыпались в цепь.
За цепями показались далекие дома Александровска.
Мичман Дегтярев стоял на подводе, широко расставив ноги, и смотрел вдаль.
— Ну что? — не подымая головы с вещевого мешка, спросил его поручик Пестряков. — Докладывайте!
— Да ничего!.. Перестрелка.
Но вот по полю покатилось далекое «ура». Роты бросились к Александровску, выйдя из цепей и образовав густой черный треугольник. За город бросились кубанцы.
Наши подводы свернули с дороги и тоже помчались к городу, — прямо через поле.
Мимо нас, нагоняя роты, пролетел автомобиль Туркула. За ним другой генерала Витковского.
— Сюда! Санитары!.. — кричали раненые. Но никто раненых не подбирал. Все стремительно шло на Александровск.
— Поймаем!
— Возьмем!
— Нагоним!
— Потопим!..
Неслась по полю и наша батарея.
— Эй! Не отставать! Эй!
Одно орудие в трехпарной упряжке долгое время шло, грохоча зарядным ящиком, возле нашей подводы. Потом обогнало и пошло впереди нас.
— Здорово! Черт! Нагоним!
Шесть мулов, впряженных в орудие, неслись, прижав к голове острые уши. Вбежав в полосу встречных кустов, они отдернули уши еще испуганней.
— Го… Го… Гони!.. Нагоним!
Кусты под подстройками быстро пригнулись. Легли под колеса. Кто-то под колесами вскрикнул. На секунду орудие задержалось, потом, виляя зарядным ящиком, опять понеслось рядом с нами.
В кустах, придавленный колесами орудия, остался штабс-капитан Карнаоппулло. Он лежал на животе, лицом в землю, на которой длинными змеями чернели его окрашенные кровью усы.
— Нагоним!
— Возьмем!
— Потопим!..
Но красные успели форсировать Днепр. Когда мы въехали в пустой город, наша артиллерия открыла огонь по последним уходящим баржам.
…Кажется, уже в третий раз за время нашего пребывания тушил Александровск огни.
Занятия давно окончились. Была произведена уже и вечерняя поверка. Мы стояли в кругу и разучивали новую песню, — на этот раз в честь генерала Витковского, наскоро сочиненную поручиком Винокуровым.
Поручик Винокуров, или «лейб-поэт полка», как в насмешку называли его в нашей роте, числился прикомандированным к штабу, где писал он «Историю Румынского похода и Дроздовской дивизии». От поры до времени он сочинял также и стихи, сам же подбирал к ним мотив. Потом стихи эти переписывались и разучивались по ротам.
…Тяжелые, черные листья каштана качались под ветром. Над ветром плыли спокойные, вечерние звезды.
без конца тянули мы всю ту же нудную песню,
— Отставить!.. Не так! — оборвал поручик Винокуров.
— «И кто к побе… К побе-е…» — повторял он нараспев. — Поняли?..
И кто к побе-де нас ведет…
