записался на аудиенцию к кардиналу, благословившему его на деяния, а теперь втаптывающего его в грязь безжалостнее всех. Он пошел к кардиналу не за тем, чтобы вымаливать снисхождение. Потрезе хотел посмотреть ему в глаза.
– Падре, ведь вы же прекрасно знаете, что я не заработал на этом ни гроша, как вы можете обвинять меня в нечистоплотности? – с горечью говорил аббат. – Только благодаря вашей протекции я добился финансирования проекта, а теперь вы прилагаете максимум усилий, чтобы предать меня анафеме.
– Я должен так поступать, Бенито. Неужто ты рассчитывал, что в случае фиаско я буду действовать иначе? – наедине с аббатом кардинал позволил себе быть откровенным, а оттого чуть быстрее перебирал четки. – Я знаю, ты пришел ко мне не для того, чтобы упрекать, ты пришел искать поддержки в решении твоей участи, ведь так? Так знай, я не протягиваю руку потенциальным утопленникам. Они норовят тащить ко дну за собой. К тому же я никогда не питал иллюзий по поводу твоего проекта, я с самого начала знал, что это скользкая авантюра, и предупреждал.
– Живо вы открестились от меня. – Аббат был подавлен, слова застревали в пересохшем горле. – Вы не… негодяй, представляю, какой обузой я стал для вас, признайтесь, ведь вы бы совсем не обиделись, если б я нарушил божью заповедь и наложил на себя руки?
Кардинал ответил не сразу, для него смерть Потрезе действительно была наилучшим из всех исходов. Кардинал уже научился спокойно реагировать на подобный радикализм… Когда речь идет об интересах Ватикана… Хотя нет.
Пински не обманывал себя на этот счет. Речь шла о его интересах. В особых случаях высокопоставленные братья умели закрывать глаза не только себе, они способны были ввести в заблуждение кого угодно, вплоть до Конгрегации святой канцелярии. Определенные моменты в деятельности ордена требовали особой предосторожности. Не исключалась возможность принятия непопулярных мер, крайней из которых было устранение лиц, чьи действия наносили непоправимый ущерб интересам Ватикана.
Пински знал, что последний такой приказ прозвучал из уст генерала ордена очень давно, так давно, что уже стал историей. Было достаточно других средств, с помощью которых достигалась цель. Даже наличие неопровержимых доказательств мошенничества аббата не послужило бы мотивировкой для его умерщвления. По большому счету, живой аббат мешал только кардиналу Пински. Будь Потрезе мертвым, у Пински сразу бы отпала нужда отстаивать свой авторитет. Высокопоставленные братья были осведомлены, что протекцию миссии Потрезе составил именно Пински. На кардинала косо смотрели, и это было невыносимо. После стольких лет беззаветного служения ставилась под сомнение его репутация. Дело о растрате оставалось открытым, но эта история была бы сразу предана забвению, если бы не стало главного ее героя. Это избавило бы кардинала от необходимости оправдываться самому, а так этот прохиндей может втянуть в неприятности и его. Кажется, он уже пытается это сделать, коль явился сюда.
– Да, это грех – лишать себя жизни, – сказал кардинал, – но такой же грех вводить в искушение других, доводить других до антигуманных действий по отношению к вам, Бенито, а потому скажу вам честно: я бы отпустил вам этот грех, из двух зол выбирают меньшее. Чтоб не быть голословным, я даже готов помочь вам.
Помощь материализовалась тут же. Она заключалась в крохотной ампуле, которую он достал из самого неожиданного места – из своего нательного креста, увенчанного большим александритом и являвшегося одновременно со своим обычным предназначением хранилищем для яда. Пински надавил на камень, александрит сместился в сторону, кардинал извлек из лунки ампулу. Он протянул ее аббату.
– Дорогой Бенито, я не настаиваю, это ваше решение. Действует мгновенно, это снимет вашу головную боль.
Потрезе вышел от кардинала с пустой головой и зажатой в руке ампулой. Спустя неделю он готов был сделать это с собой. Если бы не одно обстоятельство, он и впрямь наложил бы на себя руки.
О проблемах аббата узнал его давний почитатель дон Петруччи. Выслушав Потрезе, он предложил ему свою помощь. Дон Петруччи пообещал употребить все свое влияние, чтобы священник не подвергал себя собственноручной экзекуции. Результатом хлопот дона было решение генерала ордена об отправке аббата миссионером в Центральную Африку. Все ж лучше жить в Африке, чем умереть в Риме. Ну а дон Петруччи, после того как помог, чем мог, аббату, приобрел убеждение, что в России мошенников не меньше, чем в Ватикане.
Небольшая уютная вилла, скорее даже бунгало, затерянное в живописных лагунах и коралловых рифах Индийского океана, упрятанное в непроходимых мангровых зарослях и укрытое гигантской листвой кокосовых пальм, озарилось розовым светом восходящего солнца. Рассвет на Мальдивах всегда стремителен. Свет безжалостно вытесняет тень, и пекло в считаные секунды расправляется с утренней прохладой.
Из дома вышел черный от загара мужчина в белых шортах. Легкой поступью он направился к пестреющей ярким многоцветьем полянке перед ранчо. Здесь, у подножия потухшего вулкана, он возделывал цветник. Пришлось поспорить с тропическим солнцем. Избыток тепла он разбавил обильным поливом. Цветы прижились и расцвели. У него уже вошло в привычку приходить сюда ранним утром и любовно ухаживать за алтеями, розовыми, желтыми и белыми плюмериями, гибикусами и орхидеями. А особенно за своей любимицей Еленой. Так он назвал одиноко цветущую красную розу. Поначалу роза росла вялой и слабой, малейшее дуновение океанского бриза клонило ее к земле. Но человек был упорен. Теперь цветок твердо стоял на стебле и жадно впитывал свет раскрывшейся чашей своих лепестков.
Три года робинзонства для Бориса стали самыми счастливыми годами его жизни. Их ни разу никто не потревожил. Все получилось. В Киеве его и Елену считали мертвецами. Взрыв не оставил от «дублеров» и малейшей надежды на объективную идентификацию. Огонь похоронил ее навсегда.
Найденный на месте жуткого пепелища титановый перстень с монограммой, неуязвимый даже при таких температурах, был опознан. Киев содрогнулся от ужасной вести о свершившемся покушении на верхушку империи Матушки. Отцы конкурирующих группировок незамедлительно начали передел. Паника, охватившая структуры Матушки, помешала спокойно сесть и разобраться с документацией и бухгалтерскими книгами.
Лисовского упрятали в СИЗО по подозрению в сокрытии налогов и мошенничестве. Потом выпустили, но он и не помышлял поднимать дело, возвращать утраченные позиции. Его подмяли под себя новые люди.
Двадцать миллионов долларов – не иголка в стоге сена. Именно такую сумму Борис положил себе в карман, помахав ручкой Украине. Двадцать миллионов! Их искали. Но даже бухгалтера понятия не имели, с кого спрашивать.
Перед тем как исчезнуть, Борис протолкнул одну сделку с зарегистрированным в Хорватии совместным предприятием. Контракт по поставке в Киев мясной продукции. Предоплата в размере двадцати пяти миллионов долларов была произведена, после чего иностранная фирма перестала выполнять условия договора, заявив о банкротстве. Она отвечала по закону до полного судебного разбирательства лишь своим уставным капиталом в десять тысяч долларов. Остальные деньги уплыли вместе с фирмачами. У аферистов осело пять миллионов без десяти тысяч. Двадцать миллионов Борис снял со своего счета в одном из банков Цюриха. Его подельники-хорваты не претендовали на эти деньги.
Борису оставалось их потратить, что тоже было нелегко. Бунгало на Мальдивах обошлось ему в два миллиона. Для сообщения с материком Борис приобрел три катера и быстроходную двухпалубную яхту, что стоило ему еще полтора миллиона. На всякий случай, а случаи, как известно, бывают разные, на вертолетной площадке возле ранчо всегда готовый к вылету стоял вертолет. Затем Борис обзавелся трехэтажной виллой в Мумбае с двухъярусным гаражом под домом, где парковались шикарный красный кабриолет «Мерседес» и черный «Ламборджини» ручной сборки. Все это стоило много, но почти столько же у него осталось.
Борис, отпустивший пышные усы, и его прелестная супруга назывались теперь Отто и Рита Бергмайер.
Размеренный уклад жизни этих австрийцев не походил на привычные представления о жизни богачей. Бергмайеры жили уединенно. Они были не так молоды, чтобы предаваться плебейским развлечениям. Этим все объяснялось. Бунгало Бергмайеров посещал лишь один желанный гость, который, бывало, месяцами
