бы и года. – На глазах бывшего олигарха явилась скупая слеза, а на губах – привычная улыбка, выражающая сарказм и безысходность одновременно. Сейчас эта улыбка приобрела еще и какой-то неведомый, глубинный смысл. В ней читалась едва осязаемая мистическая предначертанность. Завтра опальный олигарх должен был выйти на долгожданную волю.
– И тебе, Миша, спасибо. Без тебя я б столько нужных книжек не прочел. Раньше я, как несмышленыш, все подряд читал. Ты мне на правильную литературу глаза раскрыл. Я б без тебя Маркса не понял… – отвечал законник.
Арестант № 1 вовсе не был тем, кем считали его окружающие зэки. К тому же слово «олигарх» в России утратило всяческий смысл. Ведь олигарх афилирован с властью. Олигарх и чиновник вместе придумывают схемы. В условиях хаоса схема – это и есть бизнес. Надо увести деньги. Туда, где их не достать никому, даже если задуют ветры перемен и сметут создателей схемы. Он был вором, но он не был вором в законе. Местные урки определили его в категорию нафаршмаченного фраера. В 90-х он боролся с ними там, на воле, финансируя ментов, а сегодня его жизнь зависит от смотрящих, положенцев, бродяг и паханов, правильных арестантов, чья философия ему претит и чье мировоззрение кажется примитивным.
На воле он поступал так же, как все деловые люди, делал то же самое, что все делают и после него. Но «закрыли» именно его. Почему? Этот вопрос не давал ему покоя все эти семь лет, что он провел в Краснокаменской зоне и читинском остроге.
Может быть, потому, что он был единственным банкиром, кто осмеливался являться на прием к президенту в водолазке, пренебрегая куртуазным этикетом и придворным протоколом, и вступать с властью в публичную полемику, позволяя себе, словно равному, словесные пикировки в присутствии журналистов. Тогда он не угадал. Он поставил на несколько лошадок, но к финишу пришел конек-горбунок, невзрачный лишь на первый взгляд, незаметный до поры до времени, но преобразившийся во мгновение ока. Тогда, в 2000-м, казалось, что назначенного преемника Первого президента легко обхитрить, но бывший кадровый офицер КГБ оказался настолько юрким и проворным, насколько мстительным и неуязвимым… Они невзлюбили друг друга на органическом уровне. Миша так себя любил, что единственным достойным для себя врагом посчитал всенародно избранного президента. За это он и поплатился.
Надо было рвать когти из страны! А теперь приходилось корчить из себя патриота, тогда как совсем недавно он призывал к «ядерной оферте» – отказу от ядерного щита. Приходилось идентифицировать себя то как иудея, то как православного христианина – в зависимости от того, кто спрашивал и как это отражалось на общественном мнении. Приходилось выдавливать из публики слезу в ущерб собственной гордыне. И помогать сиротам. Это он делал искренне. По крайней мере, ему так казалось. Но безжалостная публика это его рвение окрестила новой схемой.
Наверное, он и сам бы так думал, если б не одно обстоятельство. Схема эта нисколько не напоминала те залоговые аукционы, которые сделали его мультимагнатом. Тогда он кредитовал государство его же деньгами и получал в залог месторождения нефти, заводы, землю, недвижимость. Государство отказывалось платить, и залог переходил в его собственность. Откаты правителей устраивали. Ведь они считали себя временщиками. А эти, новые, уверены, что пришли навсегда. Схема не работала. Самодержавие не нуждается в схемах.
Он многое передумал, еще больше переоценил, но не раскаялся. Он сравнивал себя с еврейскими ростовщиками Средневековья, которых сжигали на костре испанские короли только за то, что не желали возвращать долги. Его незавидная участь напоминала семилетнее заточение в замке Тампль Великого магистра тамплиеров Жака де Моле, который провинился перед французским королем Филиппом Красивым ровно тем же. Тамплиеры поплатились за то, что ссуживали деньги инквизиции и королю. Им заплатили по векселям черной неблагодарностью, поджарив на костре.
Из Жака де Моле пытками выдавили показания и самооговор. А разве не пытка для него, в недавнем прошлом самого могущественного из семи банкиров, диктовавших власти свою волю, вязать варежки в Забайкалье и слушать увещевания местного начальника колонии, который не скрывает, что его любимый фильм – «Вечный жид». Там евреи уподобляются крысам. Дискуссия о недопустимости ксенофобии, о том, что люди рождены равными перед Богом, вызывала в глазах оппонента гнев. «Кум» считал аргументы узника неискренними, а это могло привести арестанта только в ШИЗО, где на четырех квадратных метрах ему расстелют вонючий матрац, небрежно бросят Библию с парой копий просроченных нормативных актов Федеральной системы исполнения наказаний и поставят миску с какой-нибудь отравой.
Тюремщики могут придраться ко всему, ведь он не приспособлен. Его адвокаты здесь бессильны. И единственный человек, кто может реально помочь в казематах, если не считать тюремную администрацию, – это смотрящий, авторитет. От него зависит твоя жизнь в кубрике, в карцере, на часовой прогулке, в столовой, в цехе, в бане, даже в сортире, где тебя могут замочить. Пока ты козырный фраер, а значит, потенциально можешь организовать «грев» для блатных, к тебе присматриваются и не трогают. Но достаточно одной отмашки – и тебе конец. От кого будет исходить приказ о твоем приговоре, кто «черкнет маляву» – не важно. Орудием будут зэки. Вот такие, как этот авторитет по кличке Соболь, всесильный и уверенный в себе…
– Миша, ведь мы оба политические, а политические должны держаться друг дружки. Хоть меня и записали в уголовные паханы, уж вы-то как никто знаете, что моя борьба – это борьба за власть. А это означает, что я политик, такой же, как вы. А ведь вас записали в воры. Ну какой вы, Мишенька, вор. Вы обычный мужик-рукавишник, закидавший суд прошениями об УДО. Наконец-то ваше ходатайство удовлетворено…
– Политика теперь не для меня, я буду заниматься гуманитарными проектами, – напомнил Хиросимский.
– Да-да, я помню. Гуманитарные проекты. Я тоже ими буду скоро заниматься.
– А вы уверены, что выйдете отсюда скоро? Ведь ваш срок заканчивается только через три года?
– Через три года я рассчитываю полностью легализоваться и сидеть в Кремле. Это единственное место, где я хочу сидеть…
Утром в блок Михаила Хиросимского пришел заспанный прапор-конвойный с глубокими оспинами на физиономии. Соседи по койке никак не отреагировали на визит надзирателя, так как, в отличие от Соболя, были безразличны к судьбе опального олигарха.
– Хиросимский, с вещами на выход, – глотая фразы вместо рассола, пробубнил прапор.
Пахана тоже разбудили. По его просьбе. И разрешили проводить олигарха до ворот. У калитки их деликатно оставили наедине.
– Еще раз спасибо, Дмитрий Вячеславович. Кто бы мог подумать, что я буду столько лет шить рукавицы, что какой-то необразованный выродок сможет безнаказанно ударить меня в лицо, а потом обвинить в домогательствах, что я как малое дитя обрадуюсь плитке шоколада и сим-карте с положительным балансом и меня будут бросать в карцер только за то, что я не заложил руки за спину. Там, на воле, мне принадлежало полмира. За это меня окунули в грязь.
– Считай эту грязь лечебной, она делает сильнее. Во всяком случае, меня. Владеть половиной мира небезопасно. Мне нужен весь мир, весь этот гребаный мир! Прощай…
– До свидания…
– Свиданка тебе не светит, – поправил авторитет, но, прочитав недоумение, добавил: – Ты ведь теперь вольная птица! Полетишь на все четыре стороны…
Хиросимский вышел за ворота. Там ждала машина – черный представительский «Мерседес», но он искал глазами вертолет.
Неужели его выпустили? Он все еще не верил. Его не заразили СПИДом, не отравили полонием, не пришили заточкой. Значит, его план сработал! Или нефть настолько подешевела, что власть пошла на уступки, на требования Запада? Кто бы мог подумать, что он, тот, кто был раньше так заинтересован в высокой цене барреля, нынче будет как дитя радоваться его обесцениванию. Да что там обесценению. Радоваться любой неудаче, любому просчету России. А нефть… Ничего странного. Малая цена нефти ослабляет власть. Власть в Росиии держится за счет сырья. До последнего времени ей везло.
Он на свободе. Он разбит, но не сломлен. Он жив. А значит, он вышел за реваншем. Он никому не должен. Все должны ему. Все до единого. И те, кто упрятал его сюда. И те, с молчаливого согласия которых он здесь находился. Этот дикий народ, большая часть которого его ненавидит. За то, что он успешнее, богаче, умнее. Все это время никто не вспомнил, что у него трое детей, его близнецы и дочка, что у него
