— Сегодня вечером она танцует «Умирающего лебедя», приходите посмотреть ее.
— Нет, спасибо, не выношу людей, которые ходят на цыпочках.
Он от души рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
— Молодая женщина — настоящая панацея для человека, у которого все в прошлом, а я, поверьте мне, законченный эгоист, и на этот поезд я сел с восторгом мальчишки. Мне чертовски надоело быть пешкой, терпеть, как тобой командуют твоя жена, твои дети, даже клиенты. Но особенно, любезная синьора Кантини…
— Джорджиа, зовите меня Джорджиа.
— Джорджиа… я устал жить воспоминаниями.
Он развернулся, и мы направились снова к его дому.
— Я прекрасно понимаю, что только сумасшедший…
— У вас крепкое сердце, Бонини?
Он со смехом пощупал грудь.
— А если и нет, то что?
Я зашла в гостиницу, оплатила номер и сразу пустилась в обратный путь. Два часа пути, и я дома. Надеюсь, Джермана Бонини заплатит мне хотя бы за бензин.
Приехав в Болонью, я сразу позвонила Андреа и оставила ему сообщение на автоответчике. Несмотря на усталость и желание выспаться, мне не хотелось сидеть дома, поэтому я припарковала свой «Ситроен» на улице Сан-Витале и пешком пошла до площади Маджоре в бар, съесть кусок пиццы.
Потом я села на ступеньки церкви Сан-Петронио, закурила и стала разглядывать площадь. Ко мне подошла рыжеватая собака и обнюхала меня. Настоящая шутка природы, перекресток разных рас, нечто вроде многонациональной вечеринки.
— Привет, красавец. Правда, ты не такой уж и красавец, извини меня и не обижайся, зато довольно симпатичный.
Пес посмотрел на меня начальственным взглядом — глаза его вовсе не были покорными и доверчивыми, как обычно изображают дворняжек. Неожиданно раздался свист хозяина, собака бросилась на середину площади и, скуля, завертелась у худых ног молодого панка.
Я снова закурила и отключилась. Вероятно, сказывалась усталость.
Это называется аменца — невменяемость. Однажды я вычитала это значение в словаре. Мне приятно было слышать звук этого слова, произносимого вслух. Аменца: смятение в мыслях, растерянность. Прекрасное название для болезни.
Интересно, подумала я, одиночество Андреа Берти такое же абсолютное и полное, как и мое? И в самом ли деле у него есть желание найти в нем место для меня? Надо ли мне спрашивать что-то о женщинах, которые у него были? Всему свое время, Джорджиа.
Однажды, сидя за столиком небольшого ресторанчика на улице дей Поэти и поглощая пиво с Джанлуком, моим бывшим университетским товарищем, я слушала его рассказ о женщине, которая не имела со мной ничего общего.
Джанлука ничего особенного собой не представлял: у него был огромный, не гармонирующий с его обликом нос; остальные черты лица были канонически правильными, но нос нарушал всю гармонию.
Мне нравилась его голова, то есть то, как он рассуждал, особенно как он говорил о Саре, о том, что он ее любит и что любить намного прекраснее и важнее, чем быть влюбленным.
Он смотрит на меня, а думает о ней, говорила я себе. Интересно, сколько продлится этот наш вечер в ресторанчике? Что я буду чувствовать, когда мы выйдем отсюда и он сядет на свою тачку в две лошадиные силы и отправится к Саре?
После общения с Джанлуком я всегда задавала себе вопрос а что, если мой интерес к уже занятым мужчинам был всего лишь способом оставаться одной со своими призраками?
Стал накрапывать дождик. Я быстро пошла к машине, размышляя, почему Андреа Берти не позвонил мне.
В машине я набрала номер бара «Кики» и попросила Джерману. Мне совершенно не хотелось рассказывать ей, чем все закончилось в Больцано, но другого выхода у меня не было. В этом заключается моя работа. Она мне платит за это. Кто-то из ее детей ответил, что матери нет дома. Я назвалась и пообещала перезвонить.
Это все равно, что танцевать танго
Это все равно, что танцевать танго, это все равно, что танцевать танго, это все равно, что танцевать танго…
Я сидела дома на диване, и эта фраза крутилась у меня в голове. Разумеется, речь шла о фильме «Последнее танго в Париже». Я видела этот фильм миллион лет назад. Мы смотрели его в третий раз, и я уже наизусть знала все реплики…
Я не помню, понравился ли он мне или нет, когда я его посмотрела. Скажем так, он никогда не был моим любимым фильмом.
Спать совсем не хотелось.
Заглянув в чулан, я достала коробку из-под обуви и разбросала письма Ады по паркету. Посмотрела на них в тысячный раз, как смотрят на ребус, когда не находят ответа.
Мне стоило бы как следует поспать, восстановить силы, позвонить Андреа, узнать, жив ли он. Вместо этою я схватила ветровку и снова вышла из дома: осталась последняя вещь, которую надо было сделать.
Я подошла к магазину видеопроката, расположенному в нескольких шагах от моего дома, вынула из бумажника персональную пластиковую карточку и просунула ее в щель, нажала на кнопку ПРОКАТ ВИДЕОКАССЕТ и стала выбирать из предлагавшихся мне жанров: мелодрама, триллер, драма… Фильм не новый, и вероятность того, что в прокате его может не быть, была большая. Оказалось, картина входила в рубрику «скандальное культовое кино». Я нажала на кнопку и стала ждать, когда видеокассета нырнет прямо мне в руки.
Прежде чем включить видеомагнитофон, я взяла на кухне еще одну банку пива, открыла новую пачку сигарет и уселась на диван, скрестив ноги. На экране появился Марлон Брандо с видом опытного сорокалетнего человека с тысячью лиц. Стоя перед постелью, где лежит тело его покончившей с собой жены, он произносит: «Не понимаю, почему ты это сделала. Я бы тоже так поступил, если бы знал об этом». У его жены был другой мужчина, Массимо Джиротти, и она подарила обоим одинаковые халаты.
Я прокрутила пленку вперед. Марлон стоит, опершись о стену. Мария Шнайдер, худая и курчавая, садится на матрац и снимает туфли. Марлон говорит ей: «Ты совсем одинока и не сможешь освободиться от ощущения полного одиночества до тех пор, пока не посмотришь смерти в лицо».
У меня закрывались от недосыпания глаза. Мария идет, а он преследует ее. «Quo vadis, baby?» — спрашивает он, догнав ее.
Снова прокрутила пленку вперед. Он: «Лучше всего потрахаться можно только здесь, в этой квартире». Допив пиво, я поставила банку на столик. На какое-то мгновение меня охватил озноб.
Я прокрутила назад пленку.
Мария идет, Марлон следует за ней.
«Quo vadis, baby?»
Я оборачиваюсь и вижу Андреа Берти, выглядывающего с улыбкой из ресторанчика Требби. «Quo vadis, baby?»
Было четыре часа утра, когда я как робот села в машину и быстро поехала по полупустынным улицам, слега побелевшим от выпавших хлопьев снега. В двенадцать минут пятого он, сонный, в пижаме, открыл мне дверь со словами: «Привет, заходи». На его лице играла улыбка партнера, готового достать шахматы и сгонять партию.
Я нерешительно потопталась на входном коврике и сделала шаг назад, потом почувствовала, как моя
