этой истории?
Для доктора Чачони сомнений не существовало.
— Самоубийство, — сказал он моему отцу без обиняков, как полицейскому. Вскрытие это точно показало, не оставляя никаких других вариантов. Дело погребли вместе с Адой.
Я спрятала коробку в шкаф под груду маек. Это был детский поступок, но я не хотела, просыпаясь по утрам, видеть эти письма. Зачем читать слова, которые уже ничего не значат?
Альдо, как всегда, поступил легкомысленно, или он и в самом деле решил, что этим доставит мне удовольствие.
Интересно, если он был доверенным лицом моей сестры, знал ли он, кто этот А.
Еще я спрашивала себя, был ли А. с ней в тот момент, когда она сделала то, что сделала.
Мы живем в Чайнатауне
Я живу на пересечении двух дорог, одна из которых ведет к морю, а другая — в Милан. Сегодня, выходя из дома, первое, что мне бросилось в глаза, кроме опорного пункта партии левых демократов, где по воскресеньям предлагают кукурузную кашу с сосиской, — это китайцы. Они не умеют водить машину, но это и не столь существенно.
Несколько дней назад полицейская патрульная машина устроила засаду на улице Карло Порта. Судя по всему, группа китайцев организовала в подвалах здания какое-то производство, где работали всю ночь и сильно шумели. Болонцы, разумеется, сразу позвонили по 113.
Перед почтовым ящиком я столкнулась с соседкой с третьего этажа, симпатичной вдовой, с которой я иногда болтаю о погоде и простудных заболеваниях.
— Вам не кажется, что мы живем в Чайнатауне? — спросила я у нее.
Она недоуменно посмотрела на меня, хотя, как и я, однажды проснулась и больше не увидела ни продуктового магазина, ни химчистки, ни галантереи. Вместо них — магазинчики китайских сумочек, трикотажных изделий и китайские закусочные. Прежде из китайского были только рестораны с аквариумом, теперь они приезжают, платят наличными, так что и шагу нельзя сделать, чтобы не встретить продавца с миндалевидными глазами, предлагающего товар «Made in China». В парке Кроче Коперта, перед рестораном «Каза Буйа» (где век назад по каналу Навиле путешественники добирались до Венеции, а сегодня сердобольные пенсионеры присматривают за австралийскими утками и лебедями) пока что не видно китайцев, занимающихся гимнастикой тай-цзы. Но это — всею лишь вопрос времени.
Соседка сказала, что боится мафии. Для нее китайская, албанская или русская мафия — одно и то же. Недоверие растет, когда исчезают магазины, где ты мог купить свежий хлеб и сыр. Именно это и вызывает у нас недовольство.
Я попрощалась с ней, вышла из подъезда и направилась к машине. В конце концов, китайцы это или не китайцы, мне в этом квартале живется хорошо — вдалеке от престижных районов, от местных властей, от танцовщиц кабаре.
Я проехала в метре от бывших Красных Казарм, где все еще гуляют призраки многочисленных партизан. Там пятнадцать лет назад была студия звукозаписи, в которой городские музыканты создавали свои демоверсии; на двери висела цветная афиша с именем Андреа Пацъенца.
Болонья, в самом деле, стала скучным городом, бесцветным, без собственного шарма…
Однако, подумала я, ностальгия еще никогда не способствовала эволюции.
Я остановилась рядом с агентством и посмотрела на часы. Через десять минут у меня встреча. За это время я успею зайти в бар и позавтракать. Я выпила кофе с рогаликом и попросила разрешения у Энцо, бармена, воспользоваться его телефоном.
Альдо ответил после пяти гудков.
— Как там погода? — спросила я.
— Как всегда, — ответил он гнусавым голосом, — целую неделю идет дождь и собачий холод.
Несмотря на то, что Альдо Чинелли жил в Лондоне уже лет десять, он говорил все с тем же жеманным болонским акцентом.
— Хотела поблагодарить тебя за письма.
Он зевнул.
— Не стоит. Я случайно обнаружил их у себя.
Наступило молчание.
— Послушай… Кто такой этот А.?
Наступило молчание.
— Понятия не имею, — наконец ответил он.
— Альдо, эти письма адресованы тебе.
— Мы с Адой были друзьями.
При упоминании имени моей сестры я оцепенела несуществующая реальность.
— Мне только известно, что он хотел быть актером, хотя учился в университете…
— И это все?
— Да, все. То есть нет. Ада мне сказала, что он не римлянин, а эмильянец, как мы… возможно, из Пармы, из Реджио Эмилиа, не помню…
— Она ни разу не называла его?
— Говорила, что должна какое-то время оставаться там.
— Какое-то время?
— Да, какое-то время, — со вздохом произнес он.
— Всего тебе хорошего, Альдо.
— И тебе.
Когда я вошла в агентство, Спазимо сказал мне, что в кабинете меня дожидается новый клиент.
Едва я открыла дверь, дородный парень с рыжими волосами воскликнул: «Добрый день!», пожал мне руку и произнес «Рад представиться: Альвизе Лумини».
У него были выпуклые зубы и механические движения. Весь вид его напоминал преподавателя катехизиса.
— Присаживайтесь, — сказала я, указав на кресло.
Он сел и покашлял, чтобы прочистить голос.
— Сейчас я вам быстро все объясню. Я из Беллуно, живу здесь уже пару лет… открыл небольшой стоматологический кабинет.
Он с ослепительной улыбкой смотрел на меня. Что тут удивительного? Напрашивается на аплодисменты?
— Продолжайте, — подбодрила я его.
— Батталья Сирена, так зовут мою невесту, ей двадцать девять лет, она живет на улице дэ Гомбрути, дом 43. Я собираюсь жениться и…
Я смотрела на него и ждала продолжения.
— Знаете, — пробормотал он, — меня гложут сомнения перед последним решающим шагом .
Я сделала вид, что не понимаю, о чем идет речь.
— Так вот… я ревнивый человек. Мне нужна определенная гарантия.
— Вроде того, что делает Сирена, когда вы не видитесь, и кто у нее был до вас?
— Именно так.
— А почему бы вам прямо не спросить все это у Сирены?
— Если бы я мог, я бы не обратился к вам, — ответил он, потупив взгляд.
— Справедливо, — согласилась я.
