Зверь спокойно проглатывает меня. Потом все происходит очень быстро. Я миную решетку зубов, падаю на язык, ударяюсь о небо и бьюсь о голосовую щель, которая отправляет меня обратно на язык.
Потом все останавливается. Я в полной темноте, кругом сыро и тихо. Отвратительно воняет гнилой рыбой. Внезапно язык бьет меня. Я достаю крест и стреляю. Для чудовища это все равно что укол булавкой, но в свете вспышки я успеваю рассмотреть внутренности дворца, похожего на собор с серыми сводами. По слизистой оболочке течет странная светящаяся жидкость. Передвигаясь во рту, я обнаруживаю в дырке гнилого зуба крест, видимо принадлежавший Сент-Экзюпери. Я забираюсь на коренной зуб и начинаю стрелять с обеих рук. Никакого эффекта.
Язык снова бьет меня. Липкая слюна облепляет со всех сторон. Двигаться становится сложнее. Я барахтаюсь в слюне. Конец языка сталкивает меня в шершавое горло. Я миную голосовую щель и скольжу по горлу. В пищеводе не за что ухватиться. В тщетной надежде, что чудовище закашляется, я стреляю в перегородку. Падение не прекращается.
Много историй связано с китами и Левиафаном. Библейский пророк Иона спасся благодаря киту. Похожая история рассказывается в сказке Карло Коллоди «Пиннокио». Мифологический полинезийский герой Нганоа спустился в желудок кита, чтобы спасти своих родителей...
Я скольжу, а туннель регулярно сокращается и колышется, ускоряя падение. Я знаю судьбу всех кусков мяса, проглоченных в моих предыдущих жизнях, но у них не было глаз и светового оружия, чтобы рассмотреть мои внутренности.
Наконец мое путешествие заканчивается в огромном овальном зале, наполовину заполненном дымящейся жидкостью, из которой торчат желудочные выросты, похожие на небольшие острова. Рыбы, которые падают рядом со мной в желудочный сок, моментально растворяются. Боюсь, меня ждет такая же судьба. К счастью, я нашел останки лодки, ржавый корпус которой еще сопротивляется кислоте.
Вот я и в желудке.
В центре этого смертоносного озера появляется водоворот, который неожиданно всасывает меня вместе с лодкой и отправляет в кишечник, где я теряю сознание. Когда я прихожу в себя, я по-прежнему в лодке, надо мной мягкий свод. Этот туннель более узкий, и здесь еще сильнее пахнет разлагающейся рыбой. Когда я стреляю в стенки, они слегка сокращаются.
Я продолжаю продвигаться по пищеварительной системе, думая, что унизительно для такой души, как моя, поднявшейся до уровня ангела, а потом бога, закончить свой путь... в экскрементах кита.
В туннеле моя лодка наталкивается на другие предметы, обломки, человеческие скелеты (может быть, принадлежащие другим неудачливым ученикам). Выход снизу более вероятен, чем сверху. Запах гниющей органики становится все более невыносимым. Неожиданно я вижу в этой грязи силуэт человека, которому удалось избежать растворения.
– Кто здесь?
– Сюда, – отвечает голос Сент-Экзюпери.
Я беру кусок гнилого дерева и гребу им.
– Как тебе удалось выжить среди этого ужаса?
– Как и тебе. Благодаря импровизированному плоту. Мы будем переварены, а?
– Человек переваривает пищу в течение трех часов, – говорю я, вспоминая свои познания в медицине. – Пищеварительный процесс Левиафана может занимать несколько недель.
– Нужно ускорить этот процесс, – замечает авиатор, сохранивший всю свою боевитость.
Я погружаю край тоги в жидкость за бортом, чтобы проверить, растворится ли ткань. Ничего не происходит. Я замечаю:
– Здесь больше нет кислоты. Мы может двигаться вперед без лодки.
Пока мы идем по кишечнику, Сент-Экзюпери замечает два креста у меня на шее и просит вернуть ему его крест, что я и делаю.
– Каждый раз мне кажется, что я пережил самое опасное приключение в своей жизни, и каждый раз бывает еще хуже, – говорю я.
Он невесело смеется.
– Мы сами этого искали, – замечает он. – В конце концов, мы могли бы спокойно сидеть у себя на вилле и наблюдать по телевизору за жизнью клиентов. У тебя кто?
Какой замечательный спутник для совместной прогулки по пищеварительному тракту чудовища. Продолжая время от времени освещать крестом дорогу, я отвечаю:
– У меня африканский принц, корейская девочка, воспитывающаяся в Японии отцом-японцем и матерью-кореянкой, и маленький грек, у которого обожающая его мать. А у вас?
– Пакистанская девочка восьми лет, постоянно носящая паранжу, которую родители уже сосватали за богатого старика, лапландец-ипохондрик, увлекающийся охотой на тюленей, и полинезиец, который безо всякой причины смеется с утра до вечера и не хочет работать.
– Неплохой коктейль.
Сент-Экзюпери в этом сомневается.
– Мне кажется, что никто из них не способен поднять свой уровень сознания.
– А я верю в мою маленькую кореянку. Не знаю почему, но, несмотря на все неудачи, я чувствую в ней сверходаренную душу. И потом, мне нравится эта страна... Корея.
– Вот как, а что ты знаешь об этой стране?
– Она расположена на перекресте цивилизаций между Японией, Китаем и Россией, и сумела храбро противостоять этим трем завоевателям. У корейцев замечательная культура, очень утонченная и малоизвестная. У них уникальные музыка, живопись, алфавит.
Странно говорить о Корее в таком месте.
– Ты уже бывал там?
– Да, в Сеуле – столице, и в Пусане – крупном городе на побережье. Когда я был студентом, я жил с кореянкой, и она захотела познакомить меня со своей семьей, живущей в Пусане.
Он стреляет вниз, и вспышка освещает еще более крупные рыбьи скелеты.
– Странно, что твоя смертная решила родиться там. Возможно, несмотря ни на что, существуют определенные связи... Я вот никогда не был ни в Полинезии, ни в Пакистане, ни в Лапландии. Расскажи мне еще о Корее. Ты знаешь историю этой страны?
– Это была самостоятельная цивилизация, но в течение многих десятков лет она была порабощена японцами, которые практически уничтожили их культуру. Они разрушили храмы, изменили язык. Когда после войны Корея была освобождена, народу было трудно обрести старые корни. Они восстановили храмы благодаря воспоминаниям стариков.
– Понимаю. Это, должно быть, было ужасно.
– И как только они освободились от японского владычества, началась гражданская война между двумя Кореями. Между коммунистической Северной Кореей и либеральной Южной. Проблема в том, что Северная Корея находится под игом сумасшедших диктаторов, связанных со всеми тиранами планеты и поставляющих им ядерные материалы.
– Удивительно, как тоталитарные негодяи всегда хорошо ладили между собой. Гитлер и Сталин, как говорил Гермес, но можно привести и много других. Между диктаторами есть взаимопонимание.
Обогнув остов рыбы величиной с кита, мы возвращаемся к печальной действительности.
– Все-таки... Я никогда не мог представить, что меня проглотит такое чудовище, – говорю я.
– У меня такое ощущение, что я снова стал зародышем, – удивляется Сент-Экзюпери.
– Ты думаешь, это самец или самка?
– Надо прокопать внутренности и посмотреть, что там, матка или простата, – шутит мой компаньон.
– Дионис сказал мне, что здесь место последней инициации. Если бы я знал, что превращусь в крота, роющегося в Левиафане...
– В этом и заключается принцип инициации: опуститься, чтобы подняться, быть проглоченным, чтобы прославиться, убитым, чтобы возродиться.
Воздух вокруг становится более разреженным, и нам все тяжелее дышать. Проход сужается, мы идем среди коричневых червей толщиной с подушку. Из-за зловония мы закрываем лица туниками.
– Сдается мне, мы пришли в конец туннеля.
Действительно, мы попадаем в закрытое помещение.
