нефрита, и, не будь дураком, сцапал кое-что и для себя – ритуальную чашу эпохи династии Хань. Чжан Хун ничего не понимал в антиквариате, но все же котелок у него худо-бедно варил.
Через тридцать лет все переменилось. Революции давно вышли из моды. Теперь бал правят деньги. И Чжан Хун приезжает в Пекин, чтобы загнать подороже древнее гончарное изделие, которое стащил в старом лоянском музее. И моментально становится богатым.
Что предпримет отморозок вроде Чжан Хуна, если у него заведутся деньги? Станет ими сорить. У Чжан Хуна началась жизнь, о какой ему и не мечталось. Он селится в роскошной гостинице, цепляет девушку в ночном клубе и напропалую играет в карты.
Но очень скоро проигрывает все свои деньги и влезает в долги. Чжан Хун возвращается к торговцу, купившему у него ритуальную чашу, и просит помочь. Тот ему отказывает. Совершенно случайно Чжан Хун узнает на фотографии в лавке того самого сотрудника секретной службы, за которым подсматривал в лоянском музее. Его взрослый сын является деловым партнером этого торговца.
Чжан Хун решает пойти на шантаж, и через некоторое время его находят мертвым в гостиничном номере.
Сун Кайшань разлил подогретую рисовую настойку по фарфоровым стопочкам для себя и Мэй.
– Зачем вы рассказываете мне это?
– Ведь он шантажировал вас не только в связи с кражей музейного экспоната, не так ли? Хищение предметов национального достояния – мелкое преступление по сравнению с убийством. В Лояне многие лишились жизни. Скольких убили лично вы?
Мэй посмотрела на стопку с рисовой настойкой, но не притронулась к ней.
Сун покачал головой, засмеялся и выпил свою порцию.
– Боитесь? Думаете, я вам что-нибудь подсыпал? Мэй, у вас сложилось превратное представление обо мне! Я любил вашу мать. Возможно, до сих пор люблю. Хотя причинил ей немало горя. Я выслушал вашу историю. Послушайте теперь и меня. Я ждал этого момента тридцать лет. «Культурная революция»… В те времена безнравственные, отвратительные поступки были в порядке вещей. Люди убивали друг друга. Ваша мать задыхалась в этом беспределе.
Сун снова наполнил свою стопку и выпил.
– Лин Бай не раз называла в числе лучших качеств вашего отца целостность и отвагу. Но что толку от его отваги? Идти в одиночку против партии глупо, особенно в безумии «культурной революции». В результате и вы пострадали, попав вместе с родителями в трудовой лагерь строгого режима. Ваша мать предпочла не расставаться с мужем. Но он ничего не мог для нее сделать – ни защитить, ни прокормить. Какой смысл в подобной жертве?
– Просто моя мама любила отца.
– Или пыталась доказать самой себе, что любит!
Мэй молча смотрела на Суна. Слова застряли у нее в горле.
– Как бы то ни было, Лин Бай в отличие от вашего отца не могла позволить себе роскоши тешить собственное высокомерие и самовлюбленность. У нее на руках были две маленькие дочки. Ни вы, ни ваша младшая сестренка просто не смогли бы выжить в условиях трудового лагеря. Лин Бай вернулась и попросила меня помочь. Это было нелегко. Она своей рукой подписала себе приговор, нарушив верность партии и отправившись в лагерь с мужем. А партия не забывает и не прощает.
Я помог ей, хотя рисковал неимоверно. Лин Бай сделала то, что потребовала от нее партия, – дала показания против вашего отца. Естественно, ее уволили из министерства государственной безопасности, поскольку замужеством за диссидентом и всем своим поведением она дискредитировала себя. Однако, сдав мужа, Лин Бай спаслась сама и сохранила жизнь двум дочерям. Впоследствии я продолжал помогать вашей матери чем мог, подыскивал ей временную работу и жилье. Но в те годы мне с трудом удавалось защитить собственную семью.
Уже ближе к концу «культурной революции» я тоже попал в немилость. В тюрьме случайно повстречал вашего отца. До тех пор он помнился мне как умный, образованный человек, всегда готовый к общению, поэтому я был поражен, увидев сломленную личность. Большую часть времени он проводил, забившись в угол камеры и кашляя либо прихрамывая на прогулке в тюремном дворе. Если раздавался громкий звук или приближался охранник, он в ужасе моргал глазами и сжимался. И вообще вел себя как до предела напуганная птица, загнанная в клетку.
Пользуясь нашим сходным положением заключенных, я попытался откровенно поговорить с ним, но ваш отец не захотел меня слушать. Он оказался слишком злопамятным, чтобы простить мне мои прошлые прегрешения. Ненависть пустила в его душе глубокие корни и дала смертельные ростки, которые, как я видел, губили его самого.
Я пробыл в той тюрьме недолго. Через несколько месяцев меня перевели в другое место, а после «культурной революции» выпустили на свободу.
И только вернувшись в Пекин, я узнал, что ваш отец умер в тюрьме. По официальному заключению, причиной смерти явилась болезнь. Я пришел к Лин Бай, чтобы сообщить ей об этом, и то был единственный раз, когда она согласилась встретиться со мной. Лин Бай долго расспрашивала меня о муже. Ей хотелось знать все: чем он питался, бывало ли у него хорошее настроение, вспоминал ли дочерей и жену, почему не писал. Я понял, что она не получила от него ни одной весточки, поэтому правдиво ответил на все ее вопросы. Многое из моего рассказа не стало для нее откровением, но потрясло Лин Бай. А узнав, что ваш отец отказался простить ее, она заплакала.
Элегантный собеседник Мэй прервал свое повествование, чтобы промочить горло глотком «У Лян Е». Она заметила слезы на его глазах.
Сун глубоко вдохнул и взял себя в руки.
– Вы знакомы с моим сыном?
Мэй отрицательно покачала головой, и горькая улыбка тронула его губы.
– Вы ничего не потеряли. Он настоящий подонок и ненавидит меня. Все, что ему нужно от отца, – это служебный автомобиль и протекция, когда он и его приятель Папаша У попадают в очередную переделку. Мне сказали, что мой сын один из завсегдатаев этого бара. Я очень редко его вижу. Он кутит ночи напролет в компании шлюх, а по утрам отсыпается. И все же у меня нет человека ближе, чем он. Ну, что я могу с этим поделать?
В Китае власть превыше всего. Вы бы ни за какие деньги не перевели свою мать в госпиталь номер триста один, а я отдал распоряжения и сделал это! Но власть не вечна. Однажды я умру. Что тогда станет с моим сыном, кто защитит его? В тюрьме ему не выжить. Он с детства очень уязвимый, боится боли и страданий. Мой сын – слабохарактерный человек. Во время «культурной революции» его сослали в горы на «перевоспитание». Он бы там умер, не окажись рядом Папаши У!
Сун взял стопку и, запрокинув голову, вылил в себя остатки ее содержимого. Потом промокнул губы белоснежным носовым платком.
– Такие, как Чжан Хун, губят свои и чужие жизни. Кто-то должен остановить их. Без них наше общество будет только здоровее.
Я не боюсь вашего испепеляющего взгляда. Не вам меня судить. Я сделал то, что от меня требовалось, так же как ваша мать в свое время сделала то, что требовалось от нее. В «культурную революцию» нам было не до нравственности. Мы просто старались выжить любой ценой. Вам, молодым, этого не понять. Вы воспринимаете нас как бессердечных чудовищ!
Сун попытался встать и покачнулся, будто лишился какого-то внутреннего стержня, опоры, необходимой для равновесия. Со второй попытки он все же поднялся. По лицу было видно, что этот человек выпил лишнего.
– А теперь, пожалуйста, уходите. Поезжайте к матери. Я звонил в госпиталь перед нашей встречей. Мне сообщили, что Лин Бай пошла на поправку.
Рано или поздно наступит и наш черед. Остается лишь ждать, когда это случится. Только знаете что? Это ожидание оказалось тяжелее, чем я думал. Все зло, совершенное нами за свою жизнь, в конце концов настигает нас и вгрызается в наши сердца. А когда от сердца ничего не остается и больше нечему страдать, вот тогда, возможно, и наступает наш час.
Он шагнул к двери и пошатнулся. Мэй вскочила и протянула руки, чтобы поддержать его.
Сун отстранил ее, как траурную розу, слишком колкую, чтобы к ней прикасаться. Потом выпрямился во
