слабыми сторонами, присущими возрасту.
— Очень хорошо, — сказал Беран, — я, в свою очередь, построю дальнейшее общение с вами на тех же принципах.
— Естественно, — отвечал Палафокс все же с легким оттенком раздражения. Затем его глаза вновь затуманились, он склонил голову, вслушиваясь в неслышное Берану сообщение. Он встал, поманил Берана: — Идем. Бустамонте атакует нас.
Они поднялись на площадку на крыше, под самым прозрачным куполом.
— Вот он, — Палафокс указал на небо, — беспомощный жест злой воли Бустамонте.
Дюжина летательных машин мамаронов черными прямоугольниками парила в сером небе с полосками облаков. В двух милях от дома приземлился транспортный корабль и выпустил из своего чрева отряд облаченных в ярко-красное нейтралоидов.
— Хорошо, что это произошло, — сказал Палафокс, — это послужит Бустамонте уроком, чтобы он не повторял подобной дерзости. — Он снова наклонил голову, прислушиваясь к звучащему у него в ушах сообщению. — А сейчас погляди, какую защиту мы предусмотрели против подобных приставаний.
Беран почувствовал — или, может быть, услышал — пульсирующий звук такой высоты, что воспринимался он слухом лишь отчасти.
Летательные аппараты вдруг стали вести себя как-то странно — ныряя в воздухе, беспорядочно взмывая вверх, сталкиваясь. Они повернули и стали стремительно удаляться. Одновременно в рядах пеших воинов произошло замешательство. Нейтралоиды пришли в смятение — размахивали руками, подпрыгивали, пританцовывали. Пульсирующий звук умолк: мамароны замерли, распростершись на земле.
Палафокс слегка улыбался:
— Вряд ли они вновь побеспокоят нас.
— Бустамонте может попытаться бомбить нас.
— Если он мудр, — небрежно сказал Палафокс, — он не предпримет ничего подобного. А уж на это его мудрости безусловно хватит.
— Тогда как же он поступит?
— О, это будут обычные конвульсии монарха, чувствующего, что он теряет власть.
Действительно, шаги, предпринимаемые Бустамонте, были грубы и недальновидны. Новость о появлении Берана облетела все восемь континентов, несмотря на отчаянные усилия Бустамонте опровергнуть слухи. Паониты, с одной стороны, движимые свойственным им уважением к традиции, а с другой — недовольством социальными новациями Бустамонте, реагировали обычным для паонитов образом. Темпы производства снизились, сотрудничество с гражданскими службами почти сошло на нет.
Бустамонте применил метод убеждения: сулил золотые горы, амнистии. Равнодушие населения было более оскорбительно, нежели выступления и демонстрации. Остановился весь транспорт, не работала связь…
Мамарон из дворцовых слуг обжег как-то раз руки Бустамонте горячим полотенцем — эта случайность вызвала взрыв долго подавляемого и сдерживаемого гнева:
— Ну, я им спел! А теперь они запоют в свою очередь!
Он выбрал наугад полсотни деревень. Мамароны высадились в них и получили полную свободу действий. Жестокость не вызвала ответного взрыва в массах — в полном соответствии с исторически сложившейся традицией. Беран, узнав о трагедии, испытал всю боль и муки невинных жертв. Он связался с Палафоксом и накинулся на него с бранью.
Невозмутимый Палафокс снова повторил, что все люди смертны, что любая боль проходит, и вообще — боль — это результат отсутствия самодисциплины. Чтобы дать наглядный урок, он подержал руку в пламени — плоть горела и съеживалась, а Палафокс невозмутимо наблюдал за этим.
— Но у этих людей нет подобной самодисциплины — им больно! — закричал Беран.
— Это действительно неприятно, — сказал Палафокс. — Я ни одному созданию не желаю испытать боль, но пока не низложен Бустамонте — или пока он жив, — такие эпизоды будут повторяться.
— Но почему вы не остановите этих чудовищ? — зарычал Беран в ярости.
— Ведь в вашем распоряжении все средства для этого!
— С таким же успехом остановить Бустамонте можешь ты.
Беран отвечал гневно и презрительно:
— Теперь я понимаю вас. Вы хотите, чтобы я убил его. Может быть, и то, что происходит сейчас — часть ваших планов. Я с радостью убью его! Вооружите меня, укажите его местонахождение — даже если я погибну, то, по крайней мере, всему этому придет конец!
— Ну что ж, — сказал Палафокс, — пришло время для следующей модификации.
Бустамонте весь сморщился и исхудал. Он расхаживал по черному ковру в фойе, стиснув руки, но пальцы все время вздрагивали, будто он стряхивал невидимые песчинки. Стеклянные двери были закрыты. Заперты. Запечатаны. За ними стояли четыре черных мамарона.
Бустамонте поежился. Когда это кончится? Он подошел к окну и выглянул в ночь. Эйльянре белел вокруг, словно город-призрак. На горизонте зловеще-багровым пламенем пылали три точки — там находились три деревни, жители которых испытали на себе всю суровость царственного возмездия. Бустамонте застонал, закусил губу. Его пальцы судорожно подергивались. Он отвернулся от окна и снова принялся ходить. За окном послышался чуть слышный свист, которого ухо Бустамонте не уловило. Затем раздался глухой звук, и Бустамонте ощутил дуновение ветра. Он обернулся и обмер. В оконном проеме стоял молодой человек в черном со сверкающими глазами.
— Беран! — каркнул Бустамонте. — Беран!
Беран спрыгнул на черный ковер, бесшумно шагнул вперед. Бустамонте сделал попытку скрыться. Но его час пробил: он знал это и не мог шевельнуться. Беран поднял руку. Из его пальца вырвался голубой луч.
Дело было кончено. Беран перешагнул через тело, сорвал печати с дверей, распахнул их. Мамароны, озираясь, отпрянули, в изумлении косясь на него.
— Я Беран Панаспер, Панарх Пао.
15
На Пао в неистовой радости праздновали восшествие Берана на престол. Везде, кроме валиантских лагерей, побережья Желамбре и Пона, царило такое ликование, которое, казалось, было не свойственно паонитам. Несмотря на то, что он не чувствовал к этому расположения, Беран вынужден был поселиться в Великом Дворце, а также принимать участие в помпезных ритуалах, приличествующих его положению. Первым его порывом было отменить все законодательные акты Бустамонте и сослать всех его министров на Вределтон — остров каторжан на далеком севере. Но Палафокс посоветовал ему воздержаться от столь крутых мер:
— Ты действуешь чересчур эмоционально — нет смысла отвергать наряду с плохим и все хорошее.
— Покажите мне что-нибудь хорошее, — отвечал Беран, — может быть, тогда я не буду столь непреклонен.
Палафокс с минуту размышлял — казалось, он колебался. А чуть погодя сказал:
— Ну, к примеру, Министры Правительственной Палаты?
— Все — дружки Бустамонте, все подлые, все продажные.
Палафокс кивнул:
— Это, может быть, правда. Ну, а как они ведут себя сейчас?
— Ха! — Беран засмеялся. — Они работают днями и ночами, как осы по осени, убеждая меня таким образом в своей честности и неподкупности.
— И поэтому хорошо справляются со своими обязанностями. Ты лишь внесешь сумятицу в течение событий, если избавишься от всего кабинета. Я бы посоветовал тебе действовать постепенно — освободись от слишком уж явных лизоблюдов и приспособленцев, вводи новых людей в состав кабинета лишь тогда, когда представится подходящая возможность.
Беран был вынужден признать справедливость замечаний Палафокса. Он откинулся на спинку кресла — они как раз завтракали: ели инжир, запивая его молодым вином, сидя в саду на крыше дворца. Он овладел собой.
— Пока мне довольно незначительных изменений. Моя главная забота, мое предназначение —
