слушал спокойно.
Хенрици готов был забыть все, что слышал о взрывном и непредсказуемом характере Гитлера, когда внезапно разразился шторм, тот же самый шторм, который вызвал Гудериан двумя днями ранее. Гитлер вскочил со стула, чтобы дать выход своей ненависти к генералам и оправдать свою стратегию цитаделей. И снова он внезапно успокоился.
Пораженный, Хенрици смотрел на лица окружавших его. Но они не выказывали ни удивления, ни возмущения. Хенрици возобновил свою речь. Гитлер рассеянно попросил, чтобы он повторил детали, которые были уже указаны, и затем внезапно приказал, чтобы полковник Билер, командующий цитаделью Франкфурт, доложил ему на следующий день.
Хенрици возвратился в свой штаб и передал приказ полковнику Билеру. Полковник, который работал без сна в течение нескольких дней и был крайне изможден, попросил, чтобы посещение Берлина было отложено на день. Хенрици телефонировал Кребсу, и Кребс отказал.
Билер поехал в Берлин. Несколько часов спустя Бургдорф сообщил Хенрици, что Билер произвел неблагоприятное впечатление на Гитлера, что он будет освобожден немедленно и что новый командующий будет назначен непосредственно фюрером.
В Хенрици восстало чувство справедливости. Он сказал Кребсу и Бургдорфу, что либо смещение Билера будет отменено, либо он, Хенрици, подаст в отставку.
Кребс и Бургдорф, не желая выступать против Гитлера, уговаривали его в течение многих часов. Но в конце концов Хенрици победил. Говорят, что со дня своего первого столкновения с Гитлером, дня, когда он впервые был подвергнут физическому обыску, Хенрици сильно изменился. С поразительной ясностью он увидел истинную природу человека и режима, которому служил более десятилетия.
Днем 6 апреля, спустя девять дней после падения Гудериана, Хенрици стоял во дворе канцелярии, ожидая другого совещания у фюрера. Он был вызван, чтобы доложить Гитлеру о своих действиях на Одере.
До этого утра Хенрици был в состоянии рассчитывать на сравнительно сильные танковые дивизии, которые он собрал позади своего фронта. Теперь, днем, половина из них двигалась на юг к группе армий Шёрнера – переданные ей в соответствии с неожиданным приказом Гитлера, который был убежден, что главная сила русского нападения будет обращена к Праге.
В три часа Хенрици спускался по крутой лестнице к убежищу Гитлера. Узкие проходы были переполнены. Хенрици обыскали, затем ввели в зал заседаний. Это был квадрат три на три метра. Дёниц и Гиммлер вошли следом за ним, сопровождаемые Кейтелем, Йодлем, Герингом, Кребсом и Бургдорфом. Появился Гитлер. Он окинул Хенрици быстрым, подозрительным взглядом.
Генерал начал свой доклад. Он описал меры, которые предпринял в течение прошлой недели, чтобы усилить свой фронт. И признал, что сомневается, удержится ли фронт на Одере под давлением готовящейся русской массовой атаки.
Рука Гитлера перебирала карты.
– Я всегда слышу цифры, – сказал он глухим, прерывистым голосом. Но внезапно он заговорил более твердо: – Но я не слышу ничего о внутренней силе войск. Все, что необходимо, – фанатичная вера. Наше движение показало… – Теперь он закричал: – Наше движение показало, что вера сдвигает горы. Если ваши солдаты будут полны фанатичной верой, то они выдержат, они выиграют это сражение, от которого зависит судьба Германии. Я отлично знаю, что силы Сталина также заканчиваются. Все, с чем он вынужден сражаться, – различный хлам. Но он внушает этим подлецам фанатичную волю. Одна вещь принимается в расчет сегодня: тот, кто имеет более сильную веру, переживет другого. И каждый солдат на Одере должен знать это и должен верить в это фанатично.
Хенрици понадобилось несколько минут после того, как этот крик прекратился, чтобы восстановить самообладание, затем он продолжил. Сказал, что личный опыт лишил его возможности соглашаться с оценкой Гитлером врага. Его фронт будет сопротивляться русским в течение нескольких дней, но, так как он не имеет никаких резервов, чтобы возместить свои потери, русские в конце концов прорвутся, и снова у него не будет никаких резервов, чтобы остановить прорывы. Каждый солдат на одерском фронте знал, против кого он сражался и против чего он действительно боролся. Но лучшая сила воли и самый жестокий фанатизм не шли ни в какое сравнение с огромными русскими войсками.
Гитлер пристально смотрел покрасневшими глазами. Прежде чем он произнес хоть слово, высказался Геринг.
– Мой фюрер, – сказал он напыщенным тоном, что было естественно для него, – я отдаю в ваше распоряжение сто тысяч солдат военно-воздушных сил. Они будут на одерском фронте в течение нескольких дней.
Старая конкуренция с Герингом заставила говорить Гиммлера и Дёница.
– Мой фюрер, – заявил Гиммлер, – СС посылает двадцать пять тысяч бойцов на одерский фронт.
– Мой фюрер, – добавил Дёниц, – флот имеет возможность послать еще двенадцать тысяч солдат на Одер. Они будут в пути в течение одного или двух дней.
Хенрици поразился внезапному появлению войск, о существовании которых не знала никакая центральная власть. Он спросил себя, было ли действительно возможно такое невежество в самых простых военных делах, какое продемонстрировали Геринг и Дёниц. Стотысячные военно-воздушные войска – пилоты, наземный персонал и стрелки-зенитчики, не обученные для наземной борьбы и никоим образом не оснащенные для этого, – что они могли сделать против противника, окрепшего за четыре года сражений?
Гитлер поднял взгляд и повернулся к Хенрици.
– Это – сто пятьдесят тысяч мужчин, – сказал он. – Это – двенадцать дивизий. Вы имеете резервы, о которых просили.
– В численности – да, – сказал Хенрици. – Но, к сожалению, они не дивизии, они – просто мужчины, без опыта наземных боев. Ни один из них никогда не оказывался перед русскими.
Геринг взволнованно вмешался.
– Мужчины, которых я даю, – воскликнул он, – главным образом летчики-истребители, мужчины из Монте-Кассино, осмелюсь сказать, достаточно известные. Они имеют опыт сражения, но, прежде всего, они имеют веру в победу!
Дёниц добавил, что то же самое относится и к морскому персоналу.
Хенрици чувствовал, что теряет власть над собой.
– Все это, без сомнения, верно, – сказал он. – Я не имею никакого намерения умалить доблесть военно-воздушных сил и военно-морского флота, только нет ничего общего между войной на море и в воздухе и войной на суше. Ни одно из этих войск никогда не было частью дивизии. Ни один из этих бойцов не знает танковую войну. Ни один из них не знает русскую артиллерию. Несколько дивизий с опытом сражения на востоке более ценны, чем эти массы неопытных мужчин. Они погибнут понапрасну.
Гитлер наклонил голову, казалось, на грани очередного взрыва ярости. Наконец он сказал:
– Тогда вы поместите эти резервы на вторичные позиции в восьми километрах позади фронта. Они будут вне удара заградительного огня артиллерии и со временем научатся сражаться. Если русские прорвутся, они остановят их. И танковые дивизии отбросят русских.
– Сегодня, – быстро ответил Хенрици, – я потерял половину танковых дивизий. Я прошу, чтобы они были срочно возвращены мне.
Но Гитлер не был склонен продолжать обсуждение.
– Я с большим трудом решился послать их на юг, – сказал он, – они более важны там, чем в вашем секторе.
Хенрици покраснел. Он указал на донесения разведки о сосредоточении все больших русских войск на одерском фронте. Генерал Кребс прервал его, чтобы выразить сомнения в правдивости этих донесений. И Гитлер его поддержал:
– Да, да, русские, вероятно, не стремятся к Берлину вообще. Вы не имеете никакого способа это узнать. На дальнем юге сосредоточено намного больше вражеских сил. – Его рука махнула по карте. – Все это дело на Одере – только маневр, чтобы отвлечь наши силы. Главное нападение направлено не на Берлин, а, вероятно, на Дрезден и Прагу. Группа армий будет в состоянии позаботиться об Одере…
И Кребс присоединился:
