восстановить линию фронта между реками Эльбой и Одером. Хенрици позвонил генералу Буссе, командующему 9-й армией.
Но Буссе объявил себя связанным приказом Гитлера остаться на Одере. Хенрици позвонил Кребсу еще раз. Он горько жаловался на попытку обмануть его, утверждая, что Шёрнер начал атаку с юга. Кребс похолодел, затем оскорбился и прервал все дальнейшее обсуждение:
– Фюрер приказал, чтобы 9-я армия сражалась там, где находится. Фюрер зависит от 9-й армии.
Донесения, поступавшие в штаб Хенрици, указали, что кольцо вокруг 9-й армии смыкалось, возможно, окружение было уже закончено; не было никакой уверенности. Танки Конева и моторизованная пехота, казалось, собирались блокировать проходы через цепь озер к югу от Берлина.
Хенрици, на свою ответственность, послал своего начальника штаба в штаб Буссе с приказами немедленно отвести 9-ю армию. Но теперь время для отвода прошло. Войска, ведущие тяжелые бои, не могли быть перегруппированы с необходимой скоростью. Буссе утверждал, что в перегруппировке он рискует вызвать панику и крах – и, без сомнения, был прав. Но он забыл, что его войска так или иначе находились под угрозой уничтожения и что риски, включавшие перегруппировку, были едва ли больше, чем таковые от простоев. Как бы там ни было, 21 апреля 9-я армия была окружена.
С 9-й армией были десятки тысяч беженцев из Берлина и других мест. Их число увеличивалось за счет населения из новой зоны сражения. Пищи и воды было достаточно для всех. Но боеприпасы у армии скоро истощились, поставки бензина были почти исчерпаны. Однако кровавая последняя стоянка 9-й армии должна была продлиться до первых дней мая.
Гитлер с жестоким упорством цеплялся за восстановление фронта на реке Одере. Даже 20 апреля, когда прорыв войск Жукова больше не мог быть сохранен в тайне, Гитлер повторил свои приказы удержать Одер. Йодль и Кребс передавали приказы рушащемуся фронту.
20 апреля был пятьдесят шестой день рождения Гитлера. В то время как отдаленный грохот советской артиллерии можно было услышать в Берлине, в то время как донесение за донесением о поражениях приходили в штаб-квартиру фюрера, в то время как русские и американские головные части подтягивались все ближе друг к другу в Центральной Германии, окружение Гитлера собралось в канцелярии, чтобы продолжить поздравления.
Это было унылое празднование. Впервые Кребс, Йодль и Кейтель признали в скрытых словах, что Берлин скоро будет окружен. Все они – включая Гиммлера, Бормана, Бургдорфа, Дёница и Геринга – убеждали Гитлера покинуть Берлин прежде, чем наступит крах, переместиться на юг Германии и продолжить борьбу из безопасных баварских гор, пока не произойдет разрыв между Россией и западными державами.
Гитлер отказался. Он был убежден, что одерский фронт сомкнётся снова, если он останется в Берлине и будет излучать свою волю.
Он согласился, однако, издавать определенные приказы на случай, если Берлин подвергнется опасности. Эти приказы предполагали, что в случае, если Германия будет разрезана на две части вражескими силами, Дёниц должен стать Верховным командующим северной частью.
Гитлер разрешил удалить из Берлина различные министерства. Гиммлер и Риббентроп должны были отправиться на север, где продолжить свои попытки вести переговоры с западными державами через Стокгольм. Геринг получил разрешение поехать в Баварию, оставив своего офицера по связи, генерала Христиана. Только собственный военный штаб командования Гитлера, включая Йодля, Кейтеля и Кребса, должен был остаться в Берлине.
Когда вечеринка по случаю дня рождения закончилась и все разошлись, вечернее небо над Берлином было красным от огней, горящих на востоке. В подземном убежище уже забыли о праздновании. Мыслями Гитлер вернулся на Одер. Кребс и Йодль сделали свои осторожные доклады. Они заявили, что 9-я армия и 3-я танковая армия удерживали одерский фронт, хотя войска Жукова предприняли некоторые наступления к северу от Берлина. И среди других деталей они сообщили, что на южном фланге 3-й танковой армии новая оперативная группа собиралась под командованием генерала СС Штейнера, чтобы предотвратить окружение.
Гитлер внезапно поднял глаза. Имя Штейнера вызвало бурную реакцию.
Рука Гитлера понеслась по карте. Он взволнованно воскликнул, что камандующие и войска на Одере потеряли реальный дух борьбы, если планировали использовать тактическую группу Штейнера для простого защитного действия – это было только другим выражением вечного духа отступления и слабости. Он приказал, чтобы Штейнер направил свою оперативную группу для нападения в течение двадцати четырех часов и остановил наступление Жукова к северу от Берлина. И северный фланг 9-й армии должен был закрыть германский фронт.
Лицо Гитлера расцвело. Его глаза искрились. И ни Кребс, ни Йодль не упомянули, что оперативная группа Штейнера пока что не существовала нигде, кроме как на бумаге.
Вокруг канцелярии Берлин лежал под тенью нависшей гибели.
19 апреля первая танковая тревога завыла на улицах. Три с половиной миллиона людей уползли в подвалы, бомбоубежища и туннели подземки. Улицы, железные дороги заполнились толпами людей, пытающихся пробиться из города, в котором звучала сирена.
19 апреля, в канун дня рождения Гитлера, Геббельс выступил со своей последней пропагандистской речью по берлинскому радио. Два дня спустя охваченные паникой беженцы прибыли в город с востока. Теперь ничто не стояло между Берлином и армиями маршала Жукова, кроме сильно потрепанного LVII танкового корпуса. В этот день самообладание Геббельса оставило его в первый раз.
В то время как сирены тревожно кричали, Геббельс и его помощники собрались на обычное совещание в одиннадцать часов. Окна были завешены, свечи освещали комнату, так как не было электричества.
Геббельс вошел с опозданием. Его обычно румяное лицо было болезненно бледным. Он начал говорить даже прежде, чем занял свое место. Он говорил быстро и как будто обращался к большой аудитории. Впервые он признал, что конец наступил. Но его речь была одним оправданием Гитлера и обвинением остальной части мира. Слово «измена» витало в воздухе и отражалось эхом от стен.
– Немецкие люди, – кричал он, – немецкие люди! Что можно сделать с мужчинами, которые даже не борются, когда их женщины изнасилованы! Все планы, все идеи национал-социализма слишком высоки, слишком благородны для таких людей. На востоке они убегают, как кролики, на западе препятствуют солдатам сражаться и приветствуют врага с белыми флагами. Они заслуживают судьбы, которая теперь нисходит на них! Но, – продолжал он, – не стройте, господа, никаких иллюзий. Ни один из вас не согласился со мной. Люди дали нам свой мандат. И вы – почему вы работали со мной? Теперь вам перережут горло!
Он ушел, выкрикивая эти слова. В двери повернулся еще раз и крикнул:
– Но когда мы ступаем – дрожит вся земля!
22 апреля Гитлер вышел на трехчасовое совещание в состоянии едва подавленного волнения. В тот день на совещании присутствовали генералы Борман, Бургдорф, Кейтель, Йодль и Кребс, Хевель, военный адъютант и стенографистки.
Йодль с привычным навыком, которому он научился при общении с Гитлером, открыл совещание, сообщив о некоторых местных наступлениях в Саксонии, Италии и на верхнем Одере. Йодль продолжал, сказав, что к югу от Берлина русские передовые отряды приблизились; на севере они уже достигли внешних оборонительных укреплений города. Он добавил, что оперативная группа Штейнера еще не была в состоянии атаковать.
Гитлер заметил нотку сомнения в речи Йодля.
– Сократите детали! – внезапно вспыхнул он. – Уберите тривиальные вещи! Я хочу знать, где находится Штейнер!
И Гитлер узнал правду.
Стояла тишина. Гитлер переводил взгляд с Йодля на Кейтеля и на Кребса. Его лицо стало красным. Хриплым голосом он попросил оставить его наедине с генералами.
Помощники, адъютанты, стенографистки выходили друг за другом в узкие проходы и ждали. И внезапно они услышали голос Гитлера с бесконтрольным скулящим оттенком, который заставил мужчин побледнеть, а женщин задрожать.
Они не могли разобрать слова. Только пять человек поняли их. Он кричал, что не осталось ни одного
