дорогам просачивались через американские линии повсюду – очевидно, никто не отдавал приказа останавливать их.
Беседа немедленно затронула главную проблему.
– Мои войска, хотя они дисциплинированные, – сказал фон Типпельскирх Гэвину, – не будут выполнять мой приказ сдаться русским. Они не боятся встретить русских на поле боя, но они боятся обращения, с которым к ним отнесутся в русских лагерях для военнопленных. Если я прикажу сдаться на востоке, то сразу возникнет хаотическое массовое бегство на запад с последствиями, которые вы можете легко вообразить. Русские, вероятно, напали бы на мои бегущие войска и начали резню среди них и гражданских жителей на всех дорогах.
Гэвин молчал. Через некоторое время он спросил:
– А что вы задумали?
– Я должен быть в состоянии продолжить борьбу против русских, – ответил фон Типпельскирх. – Я должен быть в состоянии воспрепятствовать русским проникать в мои линии и дать моим войскам шанс переместиться на запад, пока они не достигнут ваших линий, не будучи рассеянными русскими. Если это можно сделать, то мои войска не сделают ни одного выстрела в вашем направлении и сложат оружие, как только встретят ваши войска.
Гэвин покачал головой:
– Это невозможно для нас – позволить продолжать бои на вашем Восточном фронте, в то время как мы здесь за спиной наших союзников заключаем соглашения с вами…
Фон Типпельскирх глубоко задумался. У него сложилось впечатление, что американец не против удовлетворить его запросы, но ему мешали формальные обязательства перед Советским Союзом.
– Разве мы не можем найти формулировку, – сказал фон Типпельскирх, – в которой не будет никакого упоминания о ваших русских союзниках? Если бы мы могли ограничиться заявлением о моем обязательстве сделать так, что мои войска сложат оружие, когда достигнут ваших линий…
– Сформулируйте это, – предложил Гэвин. – Я посмотрю, будет ли это приемлемо для моих начальников.
Фон Типпельскирх написал: «21-я армия продолжает отрываться от врага, предотвращая попытки русских прорваться через ее линии. Все мужчины, которые в течение этого отступления встретятся с английскими или американскими войсками, сложат оружие и станут пленными этих войск».
Гэвин взял бумагу и внимательно прочитал ее, сделал несколько исправлений и затем прервал беседу. Фон Типпельскирх ждал с отчаянным беспокойством. Но только спустя полчаса прибыл ответ, по-видимому, из штаба Монтгомери. Формулировка была принята.
– Вы не хотите остаться прямо сейчас в качестве нашего пленного? – спросил генерал Гэвин.
Но фон Типпельскирх возвратился в свой штаб. Он добрался до него вскоре после полуночи. На рассвете приказы, воплощающие соглашение, достигли каждого солдата 21-й армии. Они были сообщением о спасении.
Утром 3 мая колонны Рокоссовского возобновили атаку с новой энергией. К полудню того же дня первые советские танки появились перед американскими линиями. Но более ста тысяч германских солдат к тому времени вошли в американские лагеря для военнопленных.
Удача этих ста тысяч была куплена высокой ценой. Американские войска, чтобы сохранить контроль за перемещением, отделили гражданских жителей и заставили их ждать вдоль дорог, пока солдаты не пройдут торжественным маршем. Этот марш длился слишком долго. Ни один из гражданских жителей не избежал плена русских, которые следовали по пятам германских войск.
21-я армия спаслась. Подобным же способом и 3-я танковая армия встретилась с силами маршала Монтгомери и просочилась через их линии.
Когда адмирал фон Фридебург, эмиссар Дёница, встретил маршала Монтгомери, чтобы предложить капитуляцию войск в Северной Германии, он ничего не знал о событиях, которые только что произошли. Поэтому его предложение касалось 3-й танковой армии и 21-й армии.
Монтгомери с непроницаемым лицом заявил, что должен отклонить капитуляцию германских армий, которые сражались исключительно против русских. Относительно германских войск, оказавшихся перед его линиями, продолжал Монтгомери, он готов принять капитуляцию всех сухопутных, морских и воздушных сил на все еще оспариваемых территориях к западу от Эльбы.
Фон Фридебург, скрывая потрясение, заявил, что он не имел никаких полномочий предлагать капитуляцию войск в Голландии и Дании. Он запросил бы эти полномочия и, без сомнения, получил их. Но адмирал Дёниц не желает жертвовать немцами к востоку от Эльбы и по этой причине еще не может сдать германский флот, так как еще оставались войска в Курляндии, Восточной Пруссии и Померании, которые только флот мог спасти от русских.
Монтгомери позволил фон Фридебургу закончить. Затем он ответил, что безоговорочная капитуляция всех войск – сухопутных, морских и воздушных – неизбежна. Германское правительство имеет выбор только между да и нет. Относительно германских наземных войск в Северной Германии он, Монтгомери, не имеет возможности принимать капитуляцию войск, которые сражались только против Советов. Но Монтгомери продолжил, что он мог принять только следующую формулировку: «Любой военнослужащий германской армии, который прибудет в сектор 21-й британской группы армий с востока и пожелает сдаться, будет взят как пленный».
Фон Фридебург вздохнул с облегчением. Монтгомери продолжил, что не было никакой необходимости обсуждать вопрос о гражданских беженцах и капитуляция германского флота не обязательно означала, что эвакуация через Балтийское море должна быть немедленно остановлена.
Утром 4 мая Дёниц принял условия Монтгомери.
Дух понимания фон Фридебурга, с которым он столкнулся в штабе Монтгомери, дал новую надежду Дёницу и его группе. В то же самое время они узнали, что британский маршал Александер принял капитуляцию немецких войск в Северной Италии.
Дёниц решил теперь предпринять попытку частичной капитуляции и армий в Южной Германии под командованием фельдмаршала Кессельринга. Это касалось не только войск, выступавших против американских войск в Австрии и Германии, но также и армий, воевавших против Советов на Балканах и в Чехословакии. Но Кессельринг сообщил, что генерал Эйзенхауэр настоял на капитуляции всех сил перед англичанами и американцами так же, как и перед русскими.
Дёниц установил радиосвязь со штабом генерала Эйзенхауэра. Ему сообщали, что генерал желал принять адмирала фон Фридебурга в городе Реймсе 5 мая.
Самолет фон Фридебурга прилетел в Брюссель 5 мая. Союзнический автомобиль привез его в Реймс. Он был принят начальником штаба Эйзенхауэра, генералом Смитом. Сроки капитуляции были уже оговорены в письменной форме. Эйзенхауэр потребовал безоговорочной капитуляции всех германских войск одновременно перед всеми союзниками.
Фон Фридебург пробовал объяснить генералу Смиту то, что он объяснил маршалу Монтгомери. Но Смит не отреагировал. Он сказал, что единственный выбор был между да и нет. Фон Фридебург указал на частичную капитуляцию в Северной Германии. Смит ответил, что это была тактическая мера, вовлекшая отдельные части, в то время как теперь обсуждалась полная капитуляция всех германских воюющих войск.
Эта капитуляция, согласно соглашениям среди союзников, могла быть произведена только таким образом, который предписывал генерал Эйзенхауэр.
Фон Фридебург вынужден был ответить, что его власть не достаточна, чтобы принять условия так, как они были поставлены. Он вошел в контакт с адмиралом Дёницем, который решил послать в Реймс Йодля, чтобы продолжить обсуждение. Почему он выбрал Йодля, никогда не станет достаточно ясно.
Йодль прибыл в Реймс 6 мая. В присущей ему холодной, безличной манере он повторил аргументы, которые предложил фон Фридебург. Он указал на то, что сроки генерала Эйзенхауэра явно предполагали, что все войска должны были остаться на позициях, которые они занимали в момент капитуляции. Но германское Верховное командование просто не могло гарантировать, что германские войска, оказывающиеся перед советскими войсками, будут соблюдать это условие. Этот факт создал дилемму, при которой германское правительство не имело никакого выбора, кроме как оставить мысль о капитуляции и позволить событиям идти как они идут – а это означало хаос. Он, Йодль, приехал в Реймс, главным образом,
