шарика.
Клавдия нам отомстила. Через пару дней она поймала нас с Иркой с поличным во время кражи шоколадных конфет из кухонного шкафчика. В наказание нас повели на казнь пойманных мышек Да даже не мышек — мышат, маленьких, серых, дрожащих от ужаса, с глазками-бусинками. Мышата сидели в мышеловке рядом с уже ненужным кусочком сыра. На крыльце стояло наполненное водой оцинкованное ведро.
— Все из себя, умные, — ругалась Клавдия. — Делают что хотят, пьянствуют, китайца в канал уронили. Вот и дети у них такие же, распущенные. Ну-ка, идите сюда.
— Не надо, тетя Клава, — всхлипнула Ирка. — Мне их жалко, не надо, пожалуйста.
— А вот родителям все расскажу! Думаешь я не видела, как вы вино из стакана пробовали? У, бесстыжие. Давайте, открывайте дверку! — Клавдия схватила нас за руку и заставила онемевшими пальцами открыть какой-то замочек. Два беспомощных тельца плюхнулись в ведро, судорожно забили маленькими лапками и начали пускать пузыри. Сердце мое сжалось от ужаса, а Ирка заревела.
Вечером я рассказал обо всем маме. Она пошла ругаться с Клавдией, потом кто-то громко хлопнул дверью. Остаток лета я почти не запомнил, в памяти все слилось в какой-то калейдоскоп.
Лет через пятнадцать я был у друзей на студенческой свадьбе. Праздновали на чьей-то даче, добрались туда от электрички с трудом — начался сильный снегопад. Как всегда было людно, шумно и накурено.
Среди гостей была девушка с серыми глазами, я про себя обозвал ее «сероглазкой». Она слегка косила под хиппи: короткая челка, перчатки с отрезанными пальцами, длинные сапоги. Сероглазка таскала за собой в клетке белую мышь по кличке «Сэр Роджер», такой видимо у нее был творческий образ. Сэр Роджер суетливо ползал между кормушкой и колесиком-мельницей, которое он с увлечением крутил на забаву присутствующим. Еще запомнилось, что студенты упорно пытались напоить мыша вином.
Употребив почти все имевшиеся в наличии запасы спиртного, мы вылезли на крыльцо. После ночных возлияний я был расслаблен, и начал прощупывать подходы к сероглазке.
— Как бы я хотел жить в этой клетке. Рядом с такой эээ… необычной хозяйкой, — я мечтательно нес чепуху. — Каждый вечер смотреть на нее.
— Отстань. Дай лучше закурить, — хрипло сказала сероглазка.
— Авек плезир, мадам — я пошарил по карманам и нашел помятую пачку сигарет. — Вы знаете, мне кажется, я вас где-то видел.
— Мало ли, — усмехнулась она. — Слушай, кавалер, там вино еще осталось?
— Вроде все выпили, но я сейчас поищу.
Я кинулся в комнату, увидел своего приятеля, прикорнувшего на кресле в обнимку с бутылкой вина, и прошептав «Прости, друг», аккуратно вытащил сосуд из его рук.
— Смотри-ка, нашел, — удивилась сероглазка. — На роль домашнего мышонка сгодишься, пожалуй. Кстати, мышкой быть не так уж и хорошо. Даже у меня в клетке.
— Да, — сцена мышиной казни из детства вдруг встала перед глазами. — Иногда их топят. В оцинкованном ведре.
— Перестань, — вдруг вздрогнула сероглазка.
Мы встретились глазами. Что-то неуловимо-знакомое просвечивало в ее лице, как же я раньше этого не заметил.
— О, Господи. Тебя как зовут? Ира?
— Да.
— Ирка. Ну ты даешь… Ты меня помнишь? А Клавдию, на даче…
— Ах, так это ты… Давно это было.
— Ну надо же так встретиться, — поражался я.
Мы допили вино. Начало светать и где-то за деревьями застучала колесами первая электричка.
— Слушай. У меня к тебе просьба — вдруг сказала Ира.
— Да? — удивился я.
— Я сейчас уйду. Тихо, по-английски. Мне на самом деле давно уже пора.
— Да куда же ты пойдешь, все замело на хрен.
— Не твое дело. Да, и еще, не рассказывай никому, что мы были знакомы. Обещаешь?
— Угу, — сглотнул я слюну. Я ничего не понимал.
— Только ничего не спрашивай. Так надо, — она приложила к моим губам палец и посмотрела на меня серыми глазами. В них была странная, бесконечная пустота, от которой мне стало не по себе. — Пока.
— Счастливо… Жаль, честно говоря. Может быть хоть телефон оставишь?
— Не стоит. Хочешь — возьми сэра Роджера на память.
— Да куда я его дену, — растерялся я.
— Ну, как знаешь.
Ира ушла. Я закурил последнюю сигарету и потряс головой. Казалось, что все это мне приснилось.
Через пару недель я попытался ее разыскать, но никто толком не мог вспомнить, чьей подругой она была. Мои однокурсники запомнили только белую мышь в клетке, короткую челку, да серые глаза.
Много лет спустя я увидел такой же пустой, отрешенный взгляд у людей, сидевших на тяжелых наркотиках. Впрочем, это только мои догадки.
2. Накладная
Когда я перешел в третий класс, жителей коммунальных квартир переселили в новенькую, пахнущую известкой пятиэтажку, из тех, которые народ с обозвал «Хрущобами». Никита Сергеевич, впрочем, уже несколько лет как был отстранен от власти, но дело его продолжалось.
Почти весь наш двор оказался в доме номер 5 по Театральному проезду. В доме этом все перемешалось. Жили в нем и архаичные деревенские бабульки в шерстяных платках, и дети трактористов и водопроводчиков, и полковник-артиллерист, за которым приезжала по утрам черная «Волга».
Каждый день мы с приятелями убегали на соседнюю стройку, залезали в котлован, пробегали мимо забитых в землю свай, прыгали по горам из блочных панелей. Мы играли в войну и приходили домой грязными с головы до ног.
Однажды Валерка Глазков провалился почти по пояс в жидкую грязь. Положение было отчаянным, выбраться он не мог, и я побежал звать Валеркиного отца на помощь. Работал этот высокий, мрачный мужик трактористом.
— Сорванцы, хулиганье, — отчитывал он нас. — Что вас туда понесло, землица-то вся вспучилась.
Меня насильно привели к Валерке домой, вымыли и накормили обедом.
— Ешь, ешь, — причитала мама Валерки Глазкова. Работала она, кажется, штукатурщицей в строительном управлении. — Нечто твоя бабка тебя накормит? Да она, небось, и готовить-то не умеет.
— Спасибо. Да нет, она очень хорошо готовит, и щи варит, и котлеты делает.
— Все равно ешь, я люблю, когда дети кушают. Ты, главное, черный хлебушек кушай. Почему народ русский такой сильный супротив всяких немцев? Потому что ржаной хлебушек ест, а в нем сила. Ой, какая сила.
— Как у Геркулеса, — усмехнулся я.
— Какого еще Геркулеса? — удивилась Валеркина мама.
— Овсянка так называется, в пачках. «Геркулес», — пошутил я. — А еще такой был греческий герой, силач.
