субботу я набрался храбрости и пригласил Любу в кино на какой-то фильм про индейцев.
— Я вообще-то хотела Пашку проведать, — смутилась Люба.
— Успеешь еще. Знаешь, какой фильм интересный. Там, говорят, индеец всех победил, а собака схватила бандита за штаны и укусила. Весь зал смеялся.
— Правда? Давай сходим. Спасибо…
Я летел домой на крыльях сам не знаю чего. Жизнь казалась полной смысла, улицы — просторными, а вселенная и вовсе бесконечной.
Закончилось все внезапно. Бабушка слушала по радиоточке свою любимую передачу «Встреча с песней», которая начиналась мелодией «За околицей бродит гармонь». Светил прожектор со стороны «Водников». Пахло дымом. Я стоял на балконе, смотрел на змейки освещенных желтыми клеточками окон электричек, и жевал виноград. Виноград был странный: длинный и приторный с горчинкой.
В электричках куда-то ехали взрослые. Некоторые из них направлялись из Москвы, другие в Москву. Мне пришло тогда в голову, что надо просто поменять их местами и никому не нужно будет бежать на станцию, садиться в поезд и дремать в вечерних вагонах, освещенных тусклыми лампочками.
Неожиданно огоньки начали расплываться. Дышать становилось все труднее, перед глазами заплясала неоновая вывеска «Юбилейный».
— Бабушка, худо мне.
— Господи. Что с тобой?
Я проснулся ночью от странного чувства. Казалось, мое тело распирает что-то изнутри, будто во мне находится надутый воздушный шарик. Голоса звучали в голове, но раздавались откуда-то издалека.
— Что с внучком — то?
— Воды, воды ему дайте.
— Водки ему, а не воды.
— Молчи, пьяница.
— Немедленно в больницу.
Что было потом я не помнил, и вдруг услышал женский голос.
— Руку давай.
— Что? — испугался я.
— Сожми кулачок. Слава богу, проснулся наконец. Укол делать будем, вот что. — подмигнула мне молоденькая, внушительных размеров сестричка.
— Ой, а где это я?
— В больнице. Будешь у нас лечиться.
— Вот черт, — подумал я. — А как же Люба?
В голове звенело. Я лежал в палате. Вместе со мной палату делили несколько мальчишек. Кто-то спал, кто-то кряхтел, остальные синхронно ковыряли пальцем в носу.
— Вынули пальцы из ноздрей. Завтрак! И чтобы не сорили мне тут! — дородная тетка вкатила в палату тележку с подносами. — Кто будет хлебом швыряться на обед шиш с маслом получит!
На тарелках лежал серый хлеб, кусок сыра и ломтик сливочного масла…
— Сыр, — обрадовался я. — Сыр, сыр…
— А ну — ка, шкет столичный, убери руки! — искаженное лицо с заячьей губой появилось около тарелки. Судя по пробивавшимся над губой усикам, обладатель заячьей губы был класса из пятого, или даже из шестого.
— Почему? — испугался я. — Я есть хочу.
— А потому что мне твоя морда не нравится. Не видел я тебя никогда. И запомни: никаких лишних вопросов. Дошло?
— Дошло. То есть понял. То есть зарубил на носу.
— А может тебе «темную» для профилактики устроить, пацан? Чтобы знал, как старших уважать?
— Ишь ты, какой храбрый, — я решил блефовать. — Ты давай, устраивай. Я ребят со двора позову, они тебе покажут. Они в восьмом «А» учатся, а я им… — я запнулся, придумывая что — нибудь такое, — настоящий бензиновый двигатель от мопеда помог запустить.
— Вот это да — Заячья губа слегка утратил боевой пыл. — А ты чего, тоже местный? В какой школе учишься?
— В пятой.
— Ну ладно, бить мы тебя пока не будем. Читать умеешь?
— Умею.
— А я до сих пор не научился, — загоготал парень. — Почитай нам вслух. Отличная книжка про шпионов.
— Ну и пожалуйста, — обрадовался я. — Я про шпионов и сам книжки люблю.
Будущие бандиты уселись около кровати, завороженно слушая рассказ про храброго чекиста и вражеского разведчика.
— Вот ведь, Бляха, — вздохнул заячья губа. Был бы у меня пистолет, я бы я бы такое сделал… А ты где так здорово читать научился? Здесь у нас лежал один вроде тебя, только его перевели в другую палату.
— А как его звали? — спросил я, чувствуя, что заранее знаю ответ.
— Не помню, Пашкой, кажется. — зевнул парень.
После завтрака я подошел к санитарке, сидевшей в больничном коридоре.
— Тетенька, а вы случайно не знаете, где здесь Павел Чумаков лежит, мы с ним в одном классе учимся.
— Дружите что ли? Дело хорошее. Вон в той палате, около лестницы. Только если он спит — не буди, а то он совсем слабенький, бедняжка.
Я приоткрыл дверь оказался в комнате, пахнущей хлоркой и эфиром, тоскливым больничным ароматом. На койке около окна лежал Пашка, я поначалу его не узнал, детское лицо его осунулось, розовые щеки побледнели.
— Ой, привет, — он вздохнул и повернулся на подушке. — Ты чего, тоже заболел?
— Привет, Пашка. Я вроде отравился чем — то. А ты как себя чувствуешь?
— Да ничего, слабость только. А что в школе делается?
— Все нормально. Вот будет праздник строя и песни. По математике — дроби проходим.
— А к нашему дереву ходите?
— А как же. Почти каждый день.
— Везет вам. А я, боюсь, уже не попаду. Пока выпишут, глядишь дожди пойдут и холодно станет.
— А ты выздоравливай поскорее. Уже все учителя говорят — вот был бы Чумаков, он бы вам всем нос утер.
— Спасибо. — Пашка устал от разговора, лоб его покрылся испариной. — Я посплю немного, ладно?
— Ага, я еще вечером зайду.
— Да, — Пашка как-то напрягся. — Ты Любе передай, пусть заходит.
— Передам, — сказал я, чувствуя угрызения совести. — А Галя Бузакина тебя навещает?
— Заходит, — улыбнулся Паша. — Слушай, он приподнялся на кровати. — Пуховой обязательно привет передай, ладно?
— Конечно, Паша. — Почему-то мне стало стыдно, я понимал, что меня скоро выпишут, а он останется лежать в этой больничной палате.
Через несколько дней Заячья губа вылечился и был выпущен на свободу. Меня поили хлоридом кальция, димедролом и делали уколы. Через неделю болезнь отступила.
Когда меня выписывали, врач объяснил, что узбекский виноград был спрыснут какой-то вредной химией для избавления от насекомых, а вместо насекомого жертвой химикатов оказался я. Но беспокоиться уже не о чем, потому что отек спал, яд вышел из организма. Вот только аллергические реакции могут остаться.
