внешнюю политику монархов. Какая же из точек зрения будет более точной? Какая же из сил (народно- бунтарская, боярская, монаршая или патриаршая) являлась доминирующей в те сложные десятилетия? Динамика и энергетическая насыщенность событий того времени говорит о том, что таковой силы не было. Время Никона отличается от предыдущей и последующей истории Русского государства тем, что движущей силой являлась сила сложная, представляющая собой суперпозицию всех вышеперечисленных сил: народа, уже окончательно поверившего в царя-батюшку, боярства, мечтавшего ограничить всевластие монарха, духовенства, решившего реализовать накопившийся с митрополита Петра мощный потенциал — экономический, моральный, духовный, и монархов, получивших у народа огромный кредит доверия, но оказавшихся между двух могучих сил — боярством и духовенством, упорно сдерживавших исторически объективное движение России к империи.
Если рассматривать жизнь и дело Никона с политической точки зрения (а он был прежде всего политиком!), то можно сказать, что он пытался создать по примеру Римской Русскую Священную Православную империю. Но логика движения Русского государства в XVII веке была несколько иной, чем представлялась она Никону-политику.
Москва испытала Никиту смертью. Умер первый его ребенок. Оплакали, отпели, похоронили, помянули. Чувствительный священник смирился с судьбой: Бог дал, Бог взял. Вскоре умер второй ребенок Никиты… Бог дал, Бог взял, Ему виднее. Никита и эту незаживающую боль души стерпел, но и третий ребёнок его умер! Оплакали, отпели, похоронили, помянули. Бог взял. Смерть третья заставила священника призадуматься. Никите показалось, что Бог повелевает ему покинуть людей с их мирскими заботами и уйти в монастырь. Получив откровение свыше, он рассказал о нем жене, уговорил ее постричься. Она, убитая горем, легко поверила, что так будет лучше.
Муж дал за неё в Московский Алексеевский монастырь вклад, она постриглась, а сам он, тридцатилетний, сильный, волевой, ушел в Анзерский скит, что на далеком Белом озере. Остров пустынный был, несколько крохотных изб стояли то там, то здесь. Священник Никита постригся в Анзерском ските и принял имя Никона. В избушке ютился он, по субботам ходил молиться в церковь. Царь присылал монахам ежегодное небольшое жалованье, рыбаки выделяли им часть улова, бедно жили монахи, но на судьбу на жаловались.
Старец Елиазар, начальник скита, взял с собой в Москву Никона, дело важное задумал старец — собрать милостыню для новой церкви. Много денег собрали они. Деньги и рассорили Елиазара и Никона. Появилось между ними недоверие, оно росло… и Никон покинул скит, перебрался на небольшом судне забредавшего в эти края богомольца в Кожеозерскую пустынь. Жизнь на островах Кожеозера еще суровее была. Никон отдал в монастырь последнее своё богатство — две священные книги, поселился на самом отдалённом острове, подальше от людей, поближе к Богу.
Рыбу он ловил, рыбой питался да хлебом, да Богу молился и был доволен жизнью, успокоился вдали от людей, да люди вспомнили о нем, явились на остров, попросили Никона быть игуменом Кожеозерской пустыни. И он согласился. Было ему тридцать восемь лет. Возраст серьёзный. Особенно для монаха, бежавшего от мирских соблазнов, от всего людского — к Богу. Шаг ответственный и труднообъяснимый. Быть может, вспомнил Никон предсказания сельского гадателя и захотелось ему славы? Зачем, в самом деле, монаху, отрешившемуся от мира, соглашаться вновь идти в мир — во власть, пусть небольшую, но все же власть? Любая власть — даже духовная — это прежде всего дело мирское. Со всеми бытовыми дрязгами. С борьбой. Зачем монаху Кожеозерской пустыни борьба?
В 1646 году Никон прибыл, как того требовал обычай, в Москву на поклон к новому царю Алексею Михайловичу, и с этого момента начался его стремительный взлет. Молодому царю очень понравился игумен, он оставил его в столице и повелел патриарху Иосифу посвятить Никона в архимандриты Новоспасского монастыря.
Алексей Михайлович часто вызывал во дворец Никона, подолгу беседовал с ним. Никон много знал, мог проникновенно и искренно говорить о волнующих его темах. Добросердечный царь умиленно слушал его, не замечая, как быстро растет авторитет архимандрита, власть его над ним, монархом. О дружбе Никона и Алексея Михайловича слух понесся по Москве. К бывшему пустыннику шли люди с просьбами, и он передавал их царю. Тот охотно исполнял просьбы. Слава о Никоне, добром защитнике обиженных, распространилась далеко за пределами Москвы.
В 1648 году, когда скончался новгородский митрополит Афанасий, царь Алексей Михайлович возжелал видеть в этом сане, втором по значению в русской церкви, своего любимца Никона, которого иерусалимский патриарх Паисий, оказавшийся по случаю в Москве, и рукоположил.
Полностью доверяя новому новгородскому митрополиту, монарх поручал ему заниматься и делами мирскими. Данный факт можно объяснить лишь неосведомленностью молодого царя в истории взаимоотношений светской и духовной властей в Русском государстве, которые обострились в тридцатые годы XV века после поездки митрополита Исидора, сторонника унии с папской церковью, во Флоренцию. Великий князь московский Василий II Васильевич некоторое время поддерживал политику Исидора, считая, что уния даст возможность русской церкви освободиться от навязчивой опеки Константинопольского патриарха. Он устроил митрополиту торжественные, пышные проводы, не пожалел подарков для папы римского. Посланник вернулся из поездки и зачитал Василию II папскую грамоту, призывавшую великого князя московского быть митрополитом всея Руси, «помощником усердным всею мышцею» за скромную награду в виде «папского благословения и хвалы и славы от людей». (Никольский Н. М. История русской церкви. М, 1983, стр. 109.) Тут-то прозрел Василий II Васильевич! Под пятою у Исидора, у любого другого митрополита всея Руси ему, потомку Владимира Мономаха, Ивана Калиты и Дмитрия Донского, быть не хотелось. Исидора объявили «неистовым и дерзновенным» еретиком, сместили с должности митрополита всея Руси. С еретиком в те века не церемонились. Исидор сбежал от жестокой расправы в Литву. Светская власть в лице Василия II продемонстрировала жесткое желание управлять русской церковью. В дальнейшем взаимоотношения между князьями (а затем царями) и митрополитами (а затем патриархами) развивались с нарастающим преимуществом первых.
Вскоре после опалы Исидора Константинопольский патриарх принял унию. В Москве называли сей акт отступлением от веры, иномудрствованием и приближением к латинянам. Василий II, однако, написал патриарху дипломатичное письмо с просьбой разрешить «свободно нам сотворить в нашей земле поставление митрополита». Ответа князь не дождался, но отступать от поставленной цели он не мог. Василий II повелел епископам поставить митрополитом всея Руси Иону, созвал в 1448 году собор в Москве. На этом важном форуме лишь два человека, епископ Боровский Пафнутий и боярин Василий Кутузов, высказались о незаконности задуманного акта. По повелению Василия II их заключили в «оковы». Больше желающих очутиться в темнице не нашлось. Иону единогласно избрали митрополитом. А через одиннадцать лет, в 1459 году, созванный великим князем московским собор узаконил и закрепил соборной клятвой этот порядок избрания митрополита всея Руси. Василий II надежно перехватил инициативу у духовной власти, но она была еще сильна, материально подкреплена и авторитетна, чтобы борьбу между светской и духовной властями считать законченной.
Надо отдать должное представителям той и другой сторон: боролись они за свои идеи решительно, но не предавая интересы государства, а многие ставленники московских князей и царей верой и правдой служили им, преследовали, как, например, Иона, «всеми мерами церковной репрессии крамольных князей и бояр, анафемствовали их и требовали от епархиальных епископов строгого проведения анафемы», хотя были и такие, как новгородский владыка Евфимий, который «отказался применить репрессии против крамольного и отлученного от церкви Шемяки, скрывшегося в Новгороде» (Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1983, стр. 110–111).
Мощный удар по материальному потенциалу Русской православной церкви нанёс Иван IV Васильевич. С другой стороны, и грозный царь, и все другие российские монархи всеми способами старались приподнять авторитет Русской православной церкви в глазах соотечественников и чужеземцев. Естественно, как церкви, подчиненной самодержцу. В 1589 году Константинопольский патриарх лично прибыл в Москву, посвятил первого московского патриарха, признав тем самым русскую церковь автокефальной.
«Московская церковь стала национальной, со своим независимым от греков главою, со своими святыми, со своим культом, значительно отличавшимся от греческого, даже своей догматикой, установленной на Стоглавом соборе» (там же, стр. 110). К этому следует добавить, что московская церковь в течение многих веков проводила богослужение по рукописным книгам — переводам с древнегреческих
