нам, мол, море по колено, хочу замок построить здесь и построю. Нет, высоких да строгих на вид замков нет в стране Московии. Двухэтажные в основном постройки, трехэтажные — максимум. Высокие сосны да ели, да березы с кленами главами своими поднялись выше дворцов. Только церкви возвышаются над комплексами усадеб.

Ещё в детстве я заметил эту странность, когда мы с мальчишками добредали в своих походах до усадьбы по соседству с деревней Одинцово-Вахрамеево, которую когда-то построил Савва Морозов и которая во времена моего детства исполняла нужную всем роль какого-то санатория. Между прочим в нескольких путеводителях по Подмосковью я не нашел информации об этой усадьбе. Но усадьба есть! И как она продумана! Как хорошо здесь было отдыхать и людям XIX века и советским гражданам! Въезд в усадьбу охраняли два ряда липовых аллей. Краснокирпичные ворота, за ними подковообразный двор с огромной клумбой в центре и рядами одноэтажных строений вдоль линии подковы, видимо, для прислуги. Эти строения становятся массивнее по мере приближения к дому с колоннами, чем-то напоминающими строгих стражей. Здесь встречали гостей, устраивали балы, приемы. Но этим усадьба не ограничивалась. За домом стояли двухэтажные разной конфигурации и разных назначений строения, удачно вписанные в ландшафт и соединенные друг с другом тропами, дорожками, вдоль которых стояли уютные скамьи. Каждая тропка и дорожка имела несколько мостиков над крохотными, быстро высыхающими следами ручейков, которые набирали силу только после хорошей весенней или летней грозы. И всюду росли деревья, в мою бытность уже вековые, тенистые. Это был мягкий, пологий склон к реке Рожайке, вдруг прерывающейся большим, но тихим прудом с беседкой-островом в центре. Чуть поодаль от пруда, с московской, северной стороны взбиралась по склону асфальтированная дорога, связывающая усадьбу с Одинцово-Вахрамеево и далее с Каширским шоссе. Тишина и покой за воротами усадьбы быстро уступали место гомону деревенской жизни. Но память! И детская, и взрослая (я бывал здесь в середине девяностых годов XX века) память сохранила в душе и сердце эту благостную тишину, это умиротворяющее чувство соединства с природой…

Я специально рассказал о малоизвестной усадьбе в одном из живописнейших уголков Подмосковья. А сколько усадеб, шедевров паркового искусства, расположено только в луче, образованном Каширским шоссе! Перечислю только самые известные из них. Усадьба Суханово в одноименном селе (XVIII–XIX века). Усадьба Горки Ленинские, усадьба Константинове на западной окраине Домодедова, в настоящее время, правда, почти разрушенная. Усадьба Богородское в Кишкине, расположенном восточнее станции Барыбино. В тех же краях, в селе Авдотьино, усадьба, принадлежавшая в XVIII веке роду, давшему России выдающегося просветителя и книгоиздателя Н. И. Новикова. Неподалеку от станции Михнево расположена усадьба Отрада. В районе Белопесоцкого (по Павелецкой железной дороге) находятся усадьбы в селах Суково и Алешково. В Каширском районе, в селе Зендиково, сохранился архитектурный комплекс усадьбы XVIII–XIX веков. А в селе Стародуб находится усадьба Е. С. Тургеневой, матери декабриста Н. И. Тургенева…

Каждая из перечисленных усадеб, даже если она в настоящее время не восстановлена в былой красе, представляет собой шедевр паркового искусства. А ведь Каширский луч не является самым показательным в этом смысле. Много усадеб было построено справа-слева от других лучей-шоссе, разбегающихся от Москвы в разные стороны. И мне вновь и вновь хочется повториться: ах, если бы можно было создать этакий музей русских усадеб, в котором были бы собраны макеты всех самых роскошных образцов этого искусства!

Возвращаясь к началу разговора, можно поговорить и о характере, о внутреннем мире русского человечества, используя для этого одну из многочисленных граней его творчества: усадебное искусство.

Кто мог строить подобные чудеса? Человек непростой! С одной стороны, барин, очень богатый человек, желающий поразить роскошью своих гостей. С другой стороны, влюбленный в природу человек, тонко чувствующий ее извечную красоту, ценящий красоту мира. Здесь, в дворянских усадьбах, зародился русский театр, здесь родилась так называемая камерная музыка, в том числе старинный русский романс. Здесь родилась золотовековая литературная строка. Здесь отогревались душой и сердцем те, кого жизнь и личные амбиции вбрасывали в жестокий водоворот человеческих страстей. Следует подчеркнуть, что, как правило, организующим архитектурным ядром дворянских и купеческих (со второй половины XIX века) усадеб являлись, конечно же, церкви, которые со времен так называемого нарышкинского барокко (нарышкинского, или московского, стиля в храмостроительстве) обрели новое качество, стали более нарядными, изысканными, быть может (так кажется некоторым ценителям глубокой старины), приобрели излишнюю для церковного строительства светскую вычурность. Не будем спорить, не будем критиковать тех, кто любил этот стиль. Жизнь того требовала. Скажем лишь одно, весенние, добрые чувства рождаются даже у атеистов при взгляде на церкви Бориса и Глеба в Зюзине, Воскресения в Кадашах, Покрова в Филях, Успения в Печатниках и так далее.

Не было гордыни у тех людей, которые любили это весеннее, не было желания покорить природу, возвыситься над природой. Были желания слиться с природой. Это — было. Это — качество русского народа. Оно, правда, иной раз подавлялось желанием всех затмить мощью, могучестью, но все-таки не это было главным даже в XX веке, когда стали возводить в красавице-Москве каменные кубы больших размеров, называя их гостиницами, театрами, дворцами культуры, спорта и так далее. Двадцатый век был такой — монументальный. Монументальность свойственна и русскому человеку, но в меру. Иначе не объяснишь тот факт, что до сих пор в России нет (и хорошо бы не было!) стоэтажных монстров… Не украшают они землю. Тем более русскую землю.

Русская литература в XIX–XX веках породила в своих многочисленных шедеврах не только образ русского и российского человека, но образ русского писателя, не склонного к плакатным, призывным произведениям, человека, по натуре мирного, спокойного, уравновешенного. Да-да, жил-был на Руси и великие произведения писал мятущийся Ф. М. Достоевский, которого читают на земном шаре больше всех русских писателей. Но не боюсь быть осмеянным, скажу, что великий писатель Ф. М. Достоевский не является этакой обобщающей фигурой, этаким, простите за тавтологию, образующим образ русского писателя писателем. Скорее наоборот! И, быть может, именно это «наоборот» делает его самым читаемым русским писателем за рубежом. Он слишком оголял человека, слишком упрощал его. Да-да! Упрощал. Тончайший психолог, знаток человеческих душ (так называют его, и с этим мнением я не спорю) упрощал человека? Возможно ли такое? Да, возможно.

Вспомним. В середине I тысячелетия до н. э. в самых мощных цивилизационных центрах планеты (в Средиземноморье, Междуречье, на Индостане, в Поднебесной, в Центральной Азии) великие люди сказали, что человек по натуре зол. В те же времена, в тех же странах столь же великие ученые сказали, что человек по натуре добр. И те, и другие были абсолютно правы! Потому что человек многогранен. И я говорю так. Чиновники, законодатели, правители в своей работе должны исходить из того, что человек по натуре зол, и тогда всем в государстве будет хорошо. Но люди творческого труда (писатели, художники, артисты, музыканты…) должны в своей творческой деятельности исходить из того, что человек по натуре добр, и тогда всем в государстве будет хорошо. Это не значит, что писатель должен отказаться от полифонического изображения действительности, от честного и добросовестного осмысления жизни описываемых им людей, стран, времен. Это не значит, что писатель должен в своей строке замалчивать грехи людские и пороки, постоянно сюсюкаться со своими героями, ласкать их, писать о них только хорошее. Нет, я этого не сказал.

В предисловии к своему прекрасному переводу знаменитого произведения Лонгфелло «Песнь о Гайавате» Иван Алексеевич Бунин писал: «Лонгфелло всю жизнь посвятил служению возвышенному и прекрасному. „Добро и красота незримо разлиты в мире“, — говорил он и всю свою жизнь всюду искал их. Ему всегда были особенно дороги чистые сердцем люди, его увлекала девственная природа… Он говорил о поэтах: „Только те были увенчаны, только тех имена священны, которые сделали народы благороднее и свободнее“. Эти слова можно применить к нему самому». (Полное собрание сочинений И. А. Бунина. Том первый. Петроград. Приложение к журналу «Нива». 1915, стр. 113.)

Эти слова можно применить к самому Бунину и к большинству русских писателей Золотого века, Серебряного века и советского времени. Тяготение к природному в человеке и в самой природе отличало русских гениев Пушкина и Лермонтова, Тургенева и Лескова, и многих, многих русских и советских писателей, но в природе этой они искали и находили удивительной красоты линии добра и высшей справедливости. Они стремились к этим составляющим нашей сложной жизни. Они делали русский народ

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату