домашним заданием; правда, мама оставила меня мыть посуду, и еще повезло, что она не придумала какой-нибудь другой работы: верно, заметила, как мне не терпится уйти.
Я сразу же вернулся к тому дереву в лесу. Прошло полчаса, и я залез на девятый ярус, чтобы было подальше видно. Оттуда можно увидеть все — до самого города фрухов. Но нового знакомого не было. Я прождал до середины дня, хоть и знал, что уж теперь наверняка опоздаю.
Мне очень не хотелось сдаваться, но ждать больше было нельзя. И я бежал до самого дома, поглядывая на небо, не увижу ли серп Взломщика, хотя день был пасмурный. Я все твердил себе, что если добегу до затмения, значит, не так уж и опоздаю. Только все равно опоздал. На полчаса, и ужин уже стоял на столе. Я, правда, надеялся, что первым за меня возьмется папа.
У дверей стояла мама. Я пошел шагом — маршевым: «Иди смело навстречу судьбе». Так лучше, чем хныкать и упрашивать.
— Кеван, — начала она, — зачем мы купили тебе часы, если ты все равно опаздываешь? Ужин час как стынет. Отец уже поел, чтобы не опоздать на заседание Комитета… Почему ты опоздал?
Я посмотрел прямо на нее, в ее сердитые глаза, на ее каштановые волосы, заколотые в тугой пучок над шеей. Это было больно, но если бы я на нее не смотрел, потом было бы еще больнее.
— Мам, я виноват. — Самый выгодный ответ, а она еще не сообразила, что я это знаю.
— Да, и очень. Теперь после школы — сразу домой.
— Понимаю, мам. — Теперь можно было опустить глаза без опасений.
— Ну, хорошо. — Грозу уже почти пронесло. — Иди в дом. Подогрей ужин — и немедленно в постель.
Она пропустила меня в дверь и сидела наискосок, пока мы ели. После такого я был даже рад лечь пораньше. К тому же я хотел встать спозаранку.
На следующий день была суббота. Я встал около половины шестого — куда раньше, чем мои родители в свободные дни. Быстро позавтракал и уже заканчивал мыть посуду, когда услышал шаги на лестнице. Папины. Значит, у меня оставался шанс.
— Эгей, Кеван! Что это ты так рано?
Папа был в пижаме, а я в верхней одежде.
— Хотел пойти погулять, но только… — он же все равно узнал бы, а потому я сказал совсем тихо: — Ты знаешь, что мама меня наказала?
— Да. После школы — домой. Я считаю, что она права. Ты должен возвращаться вовремя.
— А сейчас мне тоже нельзя пойти поиграть?
Папа улыбнулся.
— Сейчас ведь не вечер. И не после школы. К обеду вернешься?
— Да… может быть.
— Хочешь взять с собой что-нибудь перекусить?
Тут уж и я заулыбался.
— Угу. На всякий случай.
Он помог мне сложить бутерброды и бутылку в сумку — очень осторожно, чтобы не разбудить маму.
— Куда ты ходишь, Кев?
— В лес. К юго-востоку отсюда. Там полно отличных деревьев, чтобы лазить.
— Еще бы! А ты идешь с друзьями? — Он посерьезнел. — С кем-нибудь, о ком мне надо бы узнать побольше?
— Ну да… Я тебе про него потом расскажу. Когда сам узнаю его лучше.
— Ладно. — Он взъерошил мне волосы, а я сделал вид, будто терпеть этого не могу. — Иди, но только тихонько. С мамой я все улажу.
— Спасибо, — шепнул я и пробрался за дверь. Мне было не по себе, что теперь влетит папе. Но что делать…
Он меня ждал.
— Где ты пропадал вчера? — спросил я, но он, конечно, не понял. Ответил что-то и наверняка подумал, что я тоже тупица. Однако сразу понял, зачем я показываю на дерево.
Я сразу вскарабкался на шестой ярус — легче легкого. И уселся подождать его. До пятого он лез молодцом, а потом очень старался добраться до шестого. Просунул руку между ветками и изгибал ее во все стороны, подыскивая, за что бы ухватиться понадежнее. Выбрал сучок, но он обломился.
Я протянул руку., но не успел: он уже свалился на пятый ярус, уцепился за что-то и приник к стволу. Секунду держался за него, а потом начал спускаться. Быстро-быстро. Я последовал за ним.
Когда я добрался до него, он стоял у ствола.
— С тобой все в порядке? Ты не расшибся? — На его одежде появились пятна от листьев и прореха. — Дай-ка я посмотрю.
Я закатал его рукав. Кожа вся в темно-красных царапинах, но ничего серьезного. Я даже вздохнул от облегчения.
— Мне очень жаль. Правда.
Его сомкнутый рот словно втянулся внутрь щек. Он встал, а я все еще держал его за исцарапанное запястье. Тут золотые радужки у него в глазах расширились, сжимая черноту в точки.
Я словно увидел, как с ладони у него сползло покрытие, хотя не понял, чего он хочет, но тут он ухватил меня за руку. Больно не было, только очень неприятно. У меня все тело напряглось, а по руке побежали мурашки. Пришлось отдернуть руку.
Вид у него стал очень виноватый.
— Да ладно, — сказал я и обнял его за плечи. — Все хорошо, но… наши люди так между собой не общаются, понимаешь?
Я показал ему мою ладонь — никаких мозолей посередине — и покачал головой. Он несколько раз дернул своей головой и пошел от меня. Я думал, он совсем уходит, но он тут же вернулся, указал на землю перед нами, потом на дерево в сотне метров от нас, затем снова на землю. Сказал три коротких слова и еще одно, погромче. Я помотал головой.
Он повторил, но на этот раз поднял руку. Его пальцы были сжаты вместе — три к трем, потом только два, один…
— Марш! — крикнул я и сбил его с толку. Он что-то сказал и начал считать:
— Нат, вифф, руус, ТА!
Я наддавал изо всех сил, но он все равно бежал быстрее меня, а вот дерево огибал медленно, и я почти с ним поравнялся, но вскоре он от меня оторвался. И сказал что-то, пока я пыхтел и отдувался.
— Еще раз? Не сейчас. Давай просто поваляемся на траве.
Он растянулся рядом со мной, но тут же снова сел. И опять сделал знак кончиками пальцев, сжатыми вместе. А! Но затмение предстояло частичное. Что-то там с наклоном орбиты. Вместе с ним я следил за солнцем в сине-зеленом небе. Мне хотелось спросить, делает ли он такой же знак, когда затмевается Чудесник. Те затмения всегда частичные.
Он кончил через минуту, потом указал на свой город.
— Нет! Так рано?
Он указал вниз, нарисовал круги в воздухе и вздернул голову. Я тоже вскинул голову. Ну, конечно, приду.
В позднюю субботу, когда я пошел спать, зарядил дождь; он лил раннее воскресенье, а кончился
