цветы. Но возможно, это более естественно. Достойней, чем цепляние за жизнь любой ценой. Никогда не верил в превосходство белой расы. Белые — искусственный продукт. Анимационная конструкция для участия в боевике. Я не белый человек. Лишь тень его, обычный слабый человек, как все остальные.
Дело не в том, что у меня для боевиков кишка тонка. Я тоже иногда могу с удовольствием посмотреть сплэттер. Коллективный невроз мужского страха, развернувшийся на полную катушку, может служить хорошим развлечением. А чего, черт возьми, они боятся? Собственной тени? Напоминает, как на меня несколько лет назад напали на Стрёгет. Нокаутирован при поднятом занавесе. Лежал на асфальте и болтал ножками, словно младенец. Беззащитный, точно перевернутая черепаха. Компании молодых людей не любят таких, как я. Но с глазу на глаз они становятся мягкими. Обуздав свои желания, они удалились с громкими воинственными криками. Резвые единороги на пути к новым приключениям. Я вполз в такси. Нет, ради Бога, никакой полиции. Надо осторожничать, держаться в тени. Нести свой крест. Сказано со всей скромностью, разумеется. Упаси меня Бог залезать в огород Великого Мастера — кстати, о сплэтгерах. Извините, дети, я снова валяю дурака.
Нет, я предпочитаю фильмы о природе на «Дискавери». В них есть стиль. Забота кенгуру о потомстве на австралийском плато. Любовная жизнь тропических рыбок на тихоокеанских коралловых рифах. Жизнь животных во всем ее таинственном многообразии. Рог изобилия старой матери-земли прямо у тебя в гостиной. Чего еще желать? Долгие тихие ночи с «Дискавери» — именно этого я больше всего жду по возвращении домой.
Но не в ближайшие дни. Меня подержат, пока температура не спадет. Не хотят рисковать. Со мной обращаются как с очень хрупким и дорогим фарфором. Называйте меня просто Флора Даника. Знаю, о чем ты думаешь, малыш. Я умею себя продавать. В следующей жизни надо стать коммивояжером. Ты всегда говорила, что я в состоянии продать песок в Сахаре. М-м-м, я в восхищении. Меня даже соломинка приводит в восхищение. Жить не могу без восхищения. Ты — единственная. Кому мне никогда ничего не удавалось продать. Ты не покупаешь товар. Я не твой тип. Не хватает волос на груди. Me Tarzan, you Jane. Безвкусно? Забудь, малыш, возьми шоколадку. Будь так добра.
Не то чтобы я ревновал к твоим мужчинам. Ревновать — ниже моего достоинства. Просто удивляюсь твоему выбору. Ты всегда устраивала себе кошмар. Мазохистка, кидалась в одни безнадежные отношения за другими. Ты коллекционируешь мужской шовинизм. Меня это по большому счету не касается. Каждый из нас живет своей жизнью. Две независимые солнечные системы. Но все же именно мне в жилетку ты плачешься всякий раз, как у тебя что-то не ладится. Ты приходишь ко мне. Ведь мы, двое детей, по- прежнему любим друг друга. Каким-то инцестуальным образом мы глубоко связаны, правда, малыш? Твой несчастный вид невыносим. Ты никогда не умела владеть лицом. На нем отражается все, что происходит в душе. Малейшие изменения чувств. Меня всегда раздражала твоя неспособность сохранять маску. Держать дистанцию. Подумай только, мы могли бы отпраздновать серебряную свадьбу, если бы, конечно, не разошлись. Вообще-то я решил, что мы снова должны сойтись, когда состаримся. Романтическая мечта? Ну, я — романтик. Может, поэтому и не мог быть привязанным к одной-единственной. Ты не веришь в мою мечту. Ничего страшного. Достаточно того, что я в нее верю. Я, как Ибсен, считаю, что нельзя отнимать у человека житейскую ложь. А тебе это всегда так хорошо удавалось, малыш. Своим острым язычком ты все режешь на кусочки. Мне никогда не нравилась твоя проницательность.
Мне лучше в туманной дымке сумерек. Я прячусь за своей близорукостью, как мусульманка за чадрой. Я надеваю очки в театре и кино, но никогда на улице. Окружение становится слишком навязчивым. Контуры — слишком резкими. Хотя бы то, что приходится видеть лица людей. Уж не говоря обо всех, с кем приходится здороваться. Я никого не вижу, никого не узнаю. «Кто живет скрытно, живет счастливо», — как сказала бы твоя мать. Я ночное животное. Предпочитаю кулисы и искусственное освещение кулаку дневного света. Утром уже тоскую по вечеру. День внушает мне чувство неудовлетворенности. Только ночью я становлюсь собой, «lch liebe die Dunkelheit der Schatten, wo ich allein mit meinen Gedanken sein kann»[11]. Избавьте меня от солнца.
Есть одна моя фотография времен нашей молодости. На ней я лежу на песке под твоим платьем в белый горох и твоей желтой соломенной шляпой. Нам же надо было на пляж, чтобы ты загорела. У тебя был такой аппетитный загар. А я уже тогда не выносил солнца и вынужден был защищать свою нежную кожу. Я был полностью закрыт. Единственное открытое место — член. Хотел погреть его на солнышке. Он, к счастью, был не таким нежным, как все остальное. Надеюсь, ты не выбросила фотографию, малыш, ты ее сделала. Признайся: в молодости нам часто бывало весело.
Какое облегчение, что врачи запретили мне находиться на открытом солнце. Это может привести к онкологическому заболеванию кожи. Рак? Нет, не рак, малыш. Это так вульгарно. Прошу тебя, говори «онкологическое заболевание». Так это называется: онкологическое заболевание, не рак. Для меня это очень важно. Онкологическое заболевание. Онкологическое заболевание кожи. Кожа — потрясающая вещь. Сколько людей, столько разновидностей. Вообще-то меня кожа возбуждает. Кожа — самый большой наш орган чувств. Есть кожа, как сливки, кожа шелковая, кожа бархатная, из-за которой мурашки бегут по спине, а на бедрах появляется гусиная кожа. Бывает пергаментная кожа, кожа, похожая на рыбью чешую, кожа, напоминающая наждак, шершавая и сухая, царапающая ладони.
Помнишь Лолу? Ее кожа была точно как наждак. По-моему, кожа как-то связана с личностью. Отражает характер. Ну, если тебе непременно надо копаться в прошлом, то да, я спал с ней. Пару раз. Когда? Лет семь или восемь назад. Через много лет после нашего развода, как ты, наверное, заметила. Я точно не помню уже, когда мы развелись. В семьдесят втором? Семьдесят восьмом? Ах да, в семьдесят четвертом. Ты всегда так хорошо помнишь даты. Чертовски трудно, должно быть, носить все это в себе. В твоем маленьком мозгу ни для чего другого ведь места не остается. Ну не принимай за чистую монету. Я всего лишь поддразниваю тебя. Ты была и остаешься самой умной из нас двоих. А я — дуралей, глуп, как пробка.
Знаю, что Лола была твоей подругой. Странная женщина. Притягательная и отталкивающая, несексуальная и развратная одновременно. Не желаю вдаваться в подробности. Это случилось, когда она попросила меня сыграть садиста в своей короткометражке. Главного героя, который запирает жену в спальне, ну да, ты знаешь историю. Ты и подала ей идею. Мне было прямо-таки лестно, что она увидела во мне садиста. Меня эта мысль никогда не посещала. Но в этом определенно что-то было. В каком-то смысле я чувствовал себя благодарным. Она поднесла зеркало к моему лицу. Я увидел себя в новом свете. Она заставила меня вырасти. Помогла сделать рывок. И я переспал с ней. Я же видел, что ей хочется. Для меня это было ну вроде как благодарностью. И больше ничем. Лола была не в моем вкусе. Слишком неженственная, на мой взгляд, фактически бесполая, как модели в эксклюзивном журнале мод. К тому же я никогда по своей инициативе не спал с женщинами. Всегда они добивались меня. И бывает ведь, не можешь устоять! Не знаю, почему так. Я предпочитаю видеть женщин на расстоянии, чтобы любоваться ими без помех. Как они заходят в комнату, как двигаются. Знают, что на них пялятся. У меня нет желания к ним прикасаться. Так же, как нет желания прикасаться к мертвым. Я смотрю на них, как на прекрасные картины, произведения искусства. Я хотел бы стать таким же прекрасным произведением искусства. О нет, перестань. Лола дала мне роль не для того, чтобы переспать со мной. Она дала мне эту роль, поскольку углядела, что я могу соответствовать роли. Увидела что-то во мне. Обнаружила новую струну, на которой могла играть. Открыла для меня новые возможности. Расширила мой регистр. Тебе всегда все нужно опошлить. Зануда. Женщины раздражают, когда подходят слишком близко. Лолы тоже касается, если это может тебя утешить. Пару раз — и с меня хватило.
Я хотел бы, чтоб было иначе. Хотел бы хоть раз пережить, каково это: вожделеть красивую женщину. Почувствовать удар молнии. Стать частью большой любви, как в книжках и в кино. Подступить к женщине так же, как подступаю к мужчинам. Пойти напролом. Но это только секс. Может, лучик нежности. Собственно, секс для меня — нечто отдельное от любви. Стоит примешаться чувствам, как механизм не срабатывает. Это мое проклятие. Я полуобезьяна, не спустившаяся с дерева.
Слезы? Ерунда какая! Мне не над чем плакать. Я принимаю судьбу. Amor fati[12]. Это моя философия жизни во всей своей простоте. Со времен Античности все пошло под откос. Нет у нас больше морали. Нет идеалов. Нет общих норм. Нет образа жизни. Нет Бога, чтобы раздвинуть горизонты. Мы — жертвы своих желаний и потребностей. Наша жадность пожирает нас изнутри. Мы груднички без присмотра. Мы утратили ориентацию. Не знаем, где верх, где низ. Утратили смысл существования. Нет, забудь всю эту стариковскую чушь.
