так хорошо пахло.
По ее объятиям я чувствовала, что она все же больше мама, чем ведьма. Ведьма жила в темном лесу. Мама хотела забрать меня в лес. Я упиралась, потому что хотела, чтобы мама осталась мамой. Ведьма была незлая, но все-таки ведьма. Она обняла меня за плечи, и я сдалась. Она сказала: не бойся. Она — мой друг, просто хочет показать свой дом в лесу.
Мы пошли в сторону желтого огонька во мраке. Ведьма свистела как мужчина, чтобы отгонять летучих мышей. В лесу было жарко. Жар мрака от подземного солнца. Я уже привыкла к ведьме и к ее большой руке, сжимавшей мою детскую ручку. Она сорвала шишки и прикрепила их к своим волосам как золотые украшения. Так странно было видеть в темноте. На земле было много красных мухоморов, маленьких шампиньонов и фиолетовых вешенок. С деревьев глазели совы. Сова — любимая птица ведьмы. Сова и ведьма — мудрые существа. Мне больше нравились ласточки, которые вили гнезда под крышей вдали от леса. Несмотря на жару, мне стало зябко. Ведьма успокаивающе сжала мне руку. Она шла к своему лесному дому. Я изо всех сил семенила рядом, чувствуя себя подавленной. Над елями не было неба.
Крыша лесного домика сложена из цветных камней, образующих звездные узоры. На большом расстоянии видно, как камни сверкают во мраке. Желтый свет, на который мы шли, оказался фонарем над входом. Глиняный дом. Никогда такого не видела. Мне подумалось, что ведьма больше не была мамой, а чужой женщиной с таинственной жизнью. Я отняла у нее свою руку. Не хотела идти с ней в дом. Хотела вернуть маму. Хотела домой. Но ведьма пинком распахнула дверь и затащила меня в помещение, похожее на лавку старьевщика. Повсюду валялись старые вещи. На оклеенных обоями стенах висели фотографии в посеребренных рамках. На полу в несколько слоев лежали соломенные коврики. С потолка тесными рядами свисали люстры. На столах возвышались груды чайников, чашек и вазочек. В плетеных корзинах лежали кружева и цветные ленты.
У маленького темного окна ждала черная лакированная повозка, запряженная четверкой. Ведьма подняла меня и посадила в нее. Внутри все было отделано золотом. Я исчезла в золотой пыли, поднявшейся, когда села на сиденье, тоже золотое. Ведьма забралась в повозку. Взяла вожжи и встала передо мной. На ней было черное кружевное платье. Спина длинная и стройная. Она стояла прямая, как статуя. Сильно натянув поводья, прищелкнула языком, лошади тронулись с места, колеса покатились по брусчатке.
Мы ехали во тьму, но постепенно становилось светлее, и можно было рассмотреть просторный аккуратный ландшафт, который принадлежал ведьме. Там стояли красивые дома из стекла. Внутри все видно. В них жили взрослые карлики и эльфы, они готовили обед, а дети играли в карты и забавлялись с глиняными куколками. Мама хлестнула лошадей, чтобы прибавить ходу. Мне хотелось потрогать ее красивую спину. Она распустила волосы. Черные, они блестели на фоне матовых черных кружев. Я протянула руку. Сердце сильно забилось. В последний момент, перед тем как кончики пальцев коснулись спины между лопатками, храбрость покинула меня. Я не посмела до нее дотронуться, не зная, как выглядит ее лицо.
Мне так хотелось увидеть лицо, которое склонялось над моей колыбелью. Светящееся лунное лицо с глазами, полными слез. Моя печальная мама. Моя мама, которая никогда не улыбалась. Я изо всех сил старалась порадовать ее. Разыгрывала перед ней комедии. Маленькие сценки с живущими во мне детьми. Они выбирались наружу, и я в совершенном безумии играла разные роли измененным детским голоском. Мама качала головой и просила перестать кривляться. Думаю, она боялась меня не меньше, чем я ее.
Но вот мы покинули стеклянный город лилипутов и выехали на открытое пространство. На склонах аккуратно, рядами уложены жемчуг и драгоценные камни. Высоко на плоских горных вершинах, покрытых вечными снегами, лежат затянутые льдом озера, и под одиноким солнцем без неба, словно звезды, светятся кувшинки.
Вся эта красота принадлежала маме. Земля, которую она наколдовала своей ведьмовской силой. Сильно натянув поводья, она остановила лошадей. Мы находились у подножия горы. Она поставила меня на землю, покрытую настоящими коврами. Я очень устала, мне хотелось лечь на эти мягкие ковры и уснуть. Дальше мама хотела идти пешком. Она никогда не уставала. Ведьмы не спят. Они на мгновение закрывают глаза и потом чувствуют себя так, словно проспали всю ночь. Мы шли вдоль широкой реки. Вода в реке переливалась сверкающей ртутью. Из нее выпрыгивали рыбы и превращались в маленькие радуги, она их наколдовала в мою честь. Так хотела меня порадовать. Поймала мне рыбку голыми руками. Ей подчинялось все живое и мертвое. Повинуясь еле заметному мановению руки, из земли вырастали деревья. Она щелкала пальцами, у гор появлялись ноги, и они отправлялись в странствия. Проложила вдоль реки дорогу и окружила ее цветами. Мы шли в молчании. Ведьма была немой. Могла разговаривать с деревьями и горами, но не со мной. Долгий путь окончился там, где начался. Мы сделали круг.
Я не знала, что целью наших странствий был мой отец. Что ведьма собиралась привести меня к нему. Я этого не хотела. Хотела остаться с ней. Она же была моей мамой. На той стороне ландшафта, где жил папа, не было жемчуга и драгоценных камней. Здесь колдовская сила ведьмы заканчивалась. Вокруг его скромного жилища лежали зола и шлак, а домом служил фургон. На старом проигрывателе он слушал Бетховена. Приход незваных гостей удивил его и вызвал раздражение. Он долго держал нас в дверном проеме, не предлагая войти. Мама, которая больше не была ведьмой, съежилась до маленькой куколки — не намного выше меня. Я испугалась, что она отдаст меня отцу или захочет лечь на его постель, узкую кушетку, и оставит меня ждать за дверью одну.
Меня охватила паника, захотелось убежать, обратно, к ведьминым горам и рекам, тканым коврам и радужным рыбкам. Я вырвалась из ее руки, которая стала такой слабой вблизи отца. Она больше не могла меня удержать. Я попятилась вниз, миновала две ступеньки фургона. Сделалась совсем маленькой, — может, не заметит, что я собираюсь ее покинуть. Прочь от этих двоих, вместе они — мои враги. Каждый сам по себе — друг. Лучший друг. Я спустилась со ступенек. Мама смотрела только на отца и ничего не заметила. Она уже была у него. И, не удержавшись, погладила его по голове, хотя он этого не любил.
Я повернулась и хотела убежать в волшебную страну ведьмы. Та исчезла. Зола и шлак поглотили ее. Передо мной простиралась пустыня. Испугавшись и отчаявшись, я упала на спину, раскинув руки и ноги, словно живой крест. Слышала голоса матери и отца. Они были так заняты разговором о Бетховене, что не заметили моего отсутствия. Лежала, раскрыв глаза, глядя на солнце. Бледное и прозрачное. Проливавшее на мягкий пепел белый лунный свет. Небо было черной дырой без звезд. Стояли одновременно и ночь, и день. Голоса в фургоне стали громче. Они начали спорить из-за фильма, который папа называл произведением искусства, а мама считала фашистским.
Они никогда не спорили обо мне, только о книгах, фильмах и музыке. Я была такой удобной, тихой, никогда не плакала в колыбельке. Ангел, а не ребенок. В первый год своей жизни я ни разу не нарушила мамин сон. Лишь позже стала невыносимой. У меня случались ночные кошмары. Маме приходилось держать меня за руку до рассвета. Мне не разрешали приходить к ней в постель. Ее постель была священным местом. Предназначенным только для нее и ее снов.
Она рассказывала мне о своих снах. В основном они были о теплых странах, где птицы размером с лошадей, ночи темны как лес, звезды на небе — как алмазы. Там были водопады, опасные реки с крокодилами, пожирающими людей. Но самое замечательное — это цветы. Ростом с детей, они говорили высокими чистыми детскими голосами. Играли в прятки, хоронились в густом мраке. Те, кто помладше, пугались и плакали, когда надо было найти обратную дорогу на клумбы. Иногда дрались так, что опадали лепестки и потом приходилось искать свои и приделывать на место. Иногда не получалось, лепестки перемешивались, и невозможно было понять, кто есть кто. Один был наполовину тюльпаном, наполовину розой, другой — маргариткой и мать-и-мачехой. Просто с ума сойти, и тогда цветы разговаривали странными измененными голосами и не понимали, кто они. И все хором принимались плакать, всю ночь были несчастными, и маме приходилось тратить много времени, чтобы собрать их как следует. Потому что она имела власть над снами.
— Что ты здесь делаешь? — спросила мама. — Вставай, иди к папе.
Мне хотелось, чтобы она была рядом, но у нее был свой мир. Повозка всегда стояла наготове. Лошади нетерпеливо постукивали копытами по пеплу, скрытому под золой. Она снова взялась за поводья и рывком тронулась с места. Фургончик с отцом остался стоять в одиночестве. Путешествие окончилось.
— Какая ты фантазерка, — восторженно сказал Стефан, протянув к ней руку. — В кого бы это? — добавил он.
Элин улыбнулась.
