мозга. – Ты будь здесь, никуда не уходи. Ты спи, Дина, спи, я приду и разбужу тебя. А сейчас спи, я все подготовлю, и все опять станет чудесно, ты снова будешь счастлива. Спи.
И Дина с наслаждением закрыла глаза и уже не слышала ни голоса, ни шагов, ни хлопка закрываемой двери.
Ей ничего не снилось, только белые пятна перекатывались, иногда переходили в желтый, иногда в розовый. Порой сочетание пятен создавало форму, какую-то мучительно знакомую и забытую: конечно же лицо, женское, родное, любимое, – но почему же тогда никак не вспомнить, кому оно принадлежит? И оттого, что вспомнить невозможно, сразу становилось больно, и форма рассыпалась на отдельные пятна только лишь для того, чтобы возникнуть вновь.
От боли она и проснулась. Оказалось, что наяву боль значительно сильнее, чем во сне. Страшно крутило в животе, тошнота поднималась к горлу, стало холодно, так холодно, что затряслись руки. Дина сползла с кресла, там у письменного стола стояла корзина для мусора, главное, до нее добраться, подняться на ноги было невозможно, пришлось ползти на четвереньках.
Тошнота подкатила совсем близко, оставалось только не промахнуться мимо корзины. Но тяжелый, едкий комок застрял где-то в горле и никак не хотел выходить. Пришлось сплюнуть: длинная, липкая ниточка слюны не желала отделяться от губ, она растягивалась, как резиновая, и казалось, не оборвется никогда. Дина смахнула ее сразу ставшей липкой и мокрой ладонью.
Вырвать так и не удалось. Она стояла на четвереньках, засунув голову в мусорную корзину, но освободиться от противного, мутящего комка никак не получалось. Стало неудобно дышать, и Дине пришлось сесть, опереться руками в пол, несколько раз глубоко вздохнуть. Стало лучше, комок хоть и не рассосался полностью, но откатился внутрь, тряска тоже сбилась на мелкую, терпимую дрожь. Лишь неприятный вкус во рту, да еще досаждали мокрые, липкие, будто измазанные дешевым леденцом губы.
Дина поднялась, поискала взглядом на столе: ей нужна салфетка или хотя бы чистая мягкая тряпка, но ни тряпки, ни салфеток на столе не оказалось. Пришлось дернуть за ручку ящика, там стояла невысокая тумба с тремя ящиками с правой стороны стола. Верхний был совершенно пуст, Дина задвинула его назад, он сначала застревал на своих грубых полозьях, но все же в конце концов скользнул внутрь. Второй поддался совершенно свободно, в нем лежала толстая широкая тетрадка, две железные закрытые коробки, еще какой-то непонятный предмет, что-то вроде дырокола. Салфеток не было. Дина достала одну из коробок, та оказалась тяжелой, повертела, пытаясь сообразить, как ее открыть, открыла: она была набита винтами, шурупами, еще какой-то железной, колкой гадостью. Вторая коробка оказалась еще тяжелее другой, Дина даже не стала ее открывать, просто потрясла в руке – раздался металлический скрежет, – поставила назад в ящик, попыталась закрыть его. Он дернулся, застрял, снова дернулся, коробки сдвинулись, наползли друг на друга, на них со стуком из глубины ящика наехала еще одна увесистая, согнутая под прямым углом железка. Ящик тут же поддался, вошел внутрь, хлопнул деревянным краем.
И тут Дину кольнуло, почти на поверхности, у самого лба, ощутимо, будто заточенное острие проткнуло запеленавшую голову мутную пленку, прорезало ее, разорвало. Отверстие разом расширилось, ошметки полупрозрачного окутывающего пузыря разлетались в стороны, и внутрь Дины хлынул свет. Свет нес в себе действительность, настоящую и прошлую, или, если сказать иначе, к Дине внезапно вернулось ощущение себя. А значит, и память.
Она снова дернула за ручку ящика, выдвинула его до упора, железный предмет между двумя банками оказался не полностью железным – одна его часть блеснула светло-серым перламутром, она составляла почти прямой угол со второй, металлической частью.
Дина коснулась перламутровой ручки пальцем, она сразу догадалась, что это ручка, а та, металлическая часть – дуло маленького дамского пистолета. Дина видела его раньше много раз, он принадлежал… Она задумалась… Ну да, это пистолет ее мамы. Маму звали Диной. Почему же тогда ее зовут Диной? Ее не могут звать так же, как и ее маму… Нет, ее зовут совсем иначе. Она взяла пистолет в руки. Почему-то он был теплый, должен быть холодным, но оказался теплым и очень удобным, уютно лег в ладонь приятной тяжестью.
«Элизабет», – вдруг прошептали губы, звук голоса показался непривычно отчетливым. Ну конечно, ее имя Элизабет. А мама умерла, ее убили, она, Элизабет, видела убитую маму, ранку у самого виска, коричневое, маленькое отверстие, оно могло быть сделано выстрелом из этого пистолета.
Элизабет покачала головой – слишком быстро она вспоминала, она не успевала за своими мыслями, за своей памятью. Ей нужно время, а еще умение сосредотачиваться. Сосредотачиваться она теперь умела, а вот времени у нее, похоже, не оставалось.
Она так и стояла у стола, открытый ящик темнел снизу разинутой глубиной, пистолет лежал на ладони, он был небольшой, будто предназначенный для ее руки. Итак, сначала убили маму, застрелили, возможно, из этого пистолета, а потом кто-то хотел похитить и ее, Элизабет. Ну да, два человека, женщина и мужчина, мужчину звали… Как же звали мужчину? Элизабет задумалась, не отрывая взгляда от перламутровой матовости на ладони. Конечно, его звали Бен, ну да, как и того кретина, который мучил и насиловал ее. Да это же и есть тот самый Бен! Почему она сразу не узнала его? Да потому, что ее долго кололи наркотиками и отшибли память. И только сейчас, только благодаря маминому пистолету все начало всплывать и возвращаться. Пистолет всплыл первым, он дал импульс, и выключенная память включилась, а теперь постепенно всплывает ее остальная жизнь.
Итак… Ее хотели похитить, увезти, и они с Влэдом уехали из Бредтауна.
– Влэд! – стоном вырвалось из груди. Как же она могла забыть о нем? Он же был с ней все время, он спас ее тогда, не дал увезти. Как же она могла так легко забыть о нем? – Но я забыла не только Влэда, я забыла саму себя, – произнесла вслух Элизабет и вздрогнула от звука своего голоса, он показался ей чужим, непривычно жестким, в нем больше не было дрожи и растерянности.
Но их все же обхитрили. Рассел! Приехал Рассел и сказал, что Влэд во всем виноват. Что он убил маму, чтобы спать с ней, с Элизабет. Да, именно так и сказал Рассел. И она поверила и уехала с ним, а он привез ее сюда, в дом, где сначала было весело, а потом они привязали ее к кровати, накачивали наркотиками и насиловали. Она не знает, как долго это продолжалось, но похоже, долго, если она успела потерять память, потерять саму себя.
Элизабет продолжала смотреть вниз, на открытую ладонь, на лежащий на ней пистолет. А Влэд оказался ни в чем не виноват, он не убивал маму, он не мог убить, потому что вот он, мамин пистолет. Ах да, ну конечно, в полиции искали именно этот пистолет, но не нашли. Да и не могли найти, потому что он лежал здесь, в столе, в глубине ящика, она бы сама никогда не нашла его, если бы не открыла ящик.
Но как пистолет мог оказаться здесь? Все стало путаться в голове, – видимо, она еще не была готова к такой сложной работе. Пришлось сесть прямо на пол, разбросав ноги, подогнув их под себя. Элизабет закрыла глаза, так было лучше, все само вставало на места, обретало простой смысл.
Пистолет лежал здесь, в доме, в столе, потому что его оставила в нем мама. Значит, мама была тут. А потом она пропала. Ее нашли в лесу мертвой, застреленной из пистолета. А она, Элизабет, нашла пистолет в ящике стола. Значит, маму убили здесь, в этом доме.
Пришлось открыть глаза, так стало страшно. Кто убил? Да кто угодно. То т же Бен, ему ничего не стоит убить человека. А потом они решили похитить ее, Элизабет. Зачем? Зачем она им? Только для того, чтобы накачать наркотиками и измываться над ее телом? Вряд ли, наверняка у них есть другая цель. Но сейчас их цель не имеет никакого значения.
– Абсолютно никакого. – Элизабет снова услышала голос. Твердый, чужой. Но в комнате никого не было, значит, голос принадлежал ей. – Главное, я знаю, кто убил маму. Почему? За что? Я не знаю. Но знаю кто!
Теперь надо сосредоточиться, понять, что делать дальше. Они ведь скоро придут за ней, и надо подготовиться. Отчего же она не чувствует ни страха, ни усталости, лишь волнуется немного – ей надо успеть разработать план как можно скорее, пока они не пришли.
Элизабет снова уставилась на пистолет, провела пальцем по гладкой, отполированной поверхности. Для чего на нем столько маленьких рычажков? Понятно, что закругленный, торчащий – это курок, на него надо нажать, чтобы пистолет выстрелил. А для чего другие? Элизабет отвела пистолет в сторону, если он пальнет, то хотя бы не в нее, нажала на упрямую железную кнопку у самого верха рукоятки. Раздался легкий щелчок, словно повернули ключ в замке – хромированный цилиндрический барабан выскочил из тела
