Они ехали в темноте, редкие огоньки мелькали по обеим сторонам ночной дороги, только фары выбивали из мрака желтый, постоянно дрожащий лоскуток. Похоже, Элизабет погрузилась в прострацию, напряжение спадало, и оказалось, что ни у тела, ни у сознания не осталось сил, что они исчерпаны, опустошены. Опустошение плавными волнами вытекало наружу, смешивалось с воздухом, покрыло замкнутое пространство машины: даже сиденье, даже звук рессор, их ритмичные колебания. В нем было хорошо, в опустошении, в него приятно было погружаться, расслаблять в нем измученное тело, измученную душу… которая по-прежнему принадлежала только ей.
А потом огней стало больше, они уже не только мелькали слева и справа, но и освещали, меняли общее представление о пространстве, и опустошенность отступила, ее место вновь заняло напряжение.
– Куда мы едем? – спросила Элизабет.
Затылок впереди едва вздрогнул.
– Мы уже почти приехали.
Правая рука поднялась, поправила зеркальце на самом вверху, Элизабет снова встретилась с отраженным в амальгаме взглядом. Что-то проскользнуло в нем непривычное – твердость, решимость? Откуда в глазах Влэда, мягких, полных жалости, печали, откуда в них решимость?
– Куда приехали? – переспросила Элизабет и вдруг вспомнила, что оставила пистолет в кармане снятой юбки.
Вместо ответа Влэд потянулся вперед и вправо, – там было отделение, встроенное в панель, – подцепил замок пальцем, откинул крышку, пошарил рукой внутри. Элизабет взглянула на юбку Линн: пока она залезет в карман, пока вытащит оттуда пистолет… Нет, она не успеет. Наконец мужская рука, зажав что-то длинное, круглое, двинулась назад, быстро, резко. Элизабет отпрянула к двери, инстинктивно нащупала ручку – дернуть за нее, выпрыгнуть из катящегося автомобиля она еще успеет.
– На, надень. – Ладонь разжалась, в ней лежали очки – темные, с большими круглыми стеклами. – Никто не должен тебя узнать, надень, – повторил Влэд.
Элизабет взяла очки, повертела в руках. Машина притормозила, огней снаружи стало очень много, одни непрерывные огни, они слишком ярко светили своим желтым электрическим светом.
– Куда приехали? – повторила Элизабет. – Кто не должен узнать?
– Никто, – проговорил Влэд, останавливая машину. Он выключил двигатель, повернулся, теперь в глазах осталась одна решимость, ничего, кроме решимости. – Мы на вокзале. Поезд уходит через пятнадцать минут.
– Мы уезжаем? Куда? – Наверное, Элизабет должна была удивиться, но она не удивилась.
– Я все сейчас расскажу. – Он замялся, видимо, думал, как начать. – Здесь нельзя оставаться, я давно уже понял, очень давно, еще когда искал тебя. Я знал, что рано или поздно найду, и все продумал. Здесь нельзя оставаться, слишком много опасностей. А теперь еще одна – ты убила человека. Они найдут тебя – там же были люди, они видели тебя, знают, кто ты. Они найдут и отомстят. Или просто заявят в полицию, они обязаны заявить, и тебя засудят. Они могут посадить тебя на десять—пятнадцать лет… – Влэд пожал плечами. – Кто знает, что они могут сделать?
– Но я ведь не виновата, я защищалась, – попыталась было возразить Элизабет.
– Конечно. – Ладонь Влэда лежала на спинке переднего сиденья, сам он почти полностью развернулся назад. – Но вряд ли тебе удастся это доказать. Все, кто находился в доме, будут свидетельствовать против тебя. У них просто не будет выхода, не станут же они сами изобличать себя и признаваться, что участвовали в изнасиловании? Конечно же нет. И тебя могут признать виновной. К тому же ты говоришь, что человек, которого ты убила, он известный, богатый.
– Кто, Рассел? – зачем-то переспросила Элизабет и кивнула: – Да, он известный и богатый.
– Ну вот, видишь. – Правая рука Влэда оторвалась от спинки сиденья. Если бы и левая оторвалась, можно было бы сказать, что Влэд развел руками. – Зачем рисковать? Тебя и так измучили. Ты и так потеряла детство, не хватает еще, чтобы ты потеряла всю жизнь.
– Что же делать? – Голос Элизабет задрожал. Она не успела подумать о последствиях, она думала только о том, что спаслась, что самое страшное осталось позади, ей и в голову не могло прийти, что ее могут в чем-то обвинить. А оказывается, могут. Ведь она лишила человека жизни. Сознательно, хладнокровно.
– Лучше всего уехать. Далеко, в Европу. Я все продумал, ко всему подготовился. Говорю же, я знал, что найду тебя. Что рано или поздно найду. Смотри, – он чуть нагнулся: оказывается, на пассажирском сиденье лежал небольшой чемоданчик, чем-то схожий с медицинским саквояжем, Элизабет и не заметила его.
Влэд щелкнул замком, открыл, назойливый электрический свет проник в темнеющую прореху быстрее взгляда Элизабет. Внутри лежали деньги, много пачек денег. Она подняла недоуменные глаза.
– Я продал твой дом в Бредтауне, – Влэд смотрел на нее, в его взгляде не было ничего, кроме решимости, – кроме того, какие-то мои собственные сбережения, деньги твоей мамы. Получилась приличная сумма, во всяком случае, на первое время тебе хватит. Потом еще, – в его руке оказался плоский широкий сверток, – вот здесь твои новые документы. Ты теперь Кэтрин Ридж. Так намного проще. Потому что они наверняка начнут искать тебя. – Элизабет снова взглянула на него вопросительно. – Не буду объяснять, времени нет, но у меня есть знакомые. Я ведь сам въехал в Штаты, так сказать, не совсем законно. В общем, не важно, главное, что у тебя новые документы. Итак, маршрут следующий: сначала на поезде в Нью-Йорк, а оттуда сразу на корабле во Францию.
Влэд замолчал. Элизабет стало казаться, что все происходящее – мираж, выдумка ее больного воображения. Какая Европа, какая Франция?
– И еще, – Влэд чуть подался вперед, решимость в его глазах тоже стала ближе, – по новым документам, как Кэтрин, ты на три года старше, тебе восемнадцать, и ты многое можешь теперь сама. Можешь путешествовать, жить в отелях, пользоваться счетом в банках… даже голосовать, – он улыбнулся. – Но самое главное, ты можешь жить без опекуна, – снова улыбнулся, – вроде меня. Ты абсолютно свободна, Кэтрин, твоя жизнь, как это ни банально звучит, в твоих руках. Ты теперь сама отвечаешь за себя. Только ты. Ну что, пора, пойдем, нам еще надо купить билеты.
Купить билеты оказалось легко: Влэд подошел к окошку, расплатился. Элизабет ждала его в стороне, он не хотел, чтобы кассирша видела ее. Они вышли на платформу, поезд отходил минут через пять-шесть. Почему-то Влэд остановился на перроне.
– Вот тебе еще конверт, – он помялся. – В нем, внутри, номер счета в швейцарском банке. Когда я уезжал из Европы, я спешил, у меня не было времени, чтобы… – Он сбился. – В общем, у меня остался счет в Швейцарии, в Цюрихе, на нем должна быть сумма… не сказать, что астрономическая, но опять же, тебе пригодится. На, держи конверт.
– Зачем? Ты же будешь вместе со мной, правда? – не поняла Элизабет и сразу испугалась.
– Я не поеду с тобой, Лизи. Не могу. – Он протянул было к ней руки, видимо, хотел обнять, но тут же спохватился, отдернул. – Мне надо вернуться.
– Куда вернуться? – переспросила Элизабет. Она ничего не понимала, только то, что поезд отходит через несколько минут.
– Туда, в дом на Форест-стрит. Как можно скорее, пока еще ночь, пока все спят. Иначе бы я сам отвез тебя в Нью-Йорк. Но я не могу, мне надо попасть в дом, пока они не проснулись.
И тут Элизабет все поняла – разом, как будто нахлынула лавина и захлестнула, похоронила под собой.
– Нет! – Крик прорезал пустынный, ночной воздух, отразился от длинного, железного поезда. – Ни за что! Ты едешь со мной, слышишь, со мной! – Она схватила его за руку, потянула к себе – так делают дети, когда хотят, чтобы взрослый пошел вместе с ними.
– Нет, Лизи, ты поедешь одна, мне надо вернуться. – Вот откуда решимость в его взгляде, успела догадаться она. – Тогда, может быть, они не начнут тебя искать.
– Но как же я одна? – Слезы разом наполнили горло, подобрались к носу, остро защекотали, откуда только они взялись в ее полностью опустошенном теле. – Как же ты? Ты же погибнешь! Да и я без тебя!
– Лизи, – он все же протянул руку, положил ей на запястье, – я уже не молодой человек, я прожил хороший кусок жизни, очень хороший. Я любил твою маму, это было счастье, потом тебя. Но перед тобой я виноват, я не должен был, я всегда знал, что не должен… – Он не сказал, что именно «не должен», но
