помычал бы, что ли, для приличия.
И понимаю я, что на кухню он уже не побежит, так как, похоже, не умеет он бегать больше, ноги у него отнялись. А вот мне к телефону спешить, видимо, придется. И набирать, набирать второпях номер скорой медицинской помощи. Потому как, может, инфаркт, а может, инсульт, а может, ни того и ни другого, а просто рядовой, тяжелейший шок. В общем, впечатлительный такой родитель мне этим утром попался.
Но пока он еще стоит, думаю, пока еще сам держится на ногах, надо мне продолжать завязывающий диалог. И я продолжил.
«Меня Розовский зовут, — стал знакомиться я. — Хотя близкие люди кто Розиком называет, кто еще как. А один так вообще „лапулей“ повадился меня звать. Но его даже в расчет брать не надо, он совершенно неадекватный. Мудила, одним словом».
— Это ты о ком? — поинтересовался Инфант. — Я думал, я один тебя «лапулей» называю. А оказывается, еще кто-то.
Тут я развел руками, вздохнул. Ну ничем этого Инфанта жизнь пронять не могла. Непробиваемый он, как какой-нибудь броненосец «Потемкин». Твердыня, одним словом.
— «А ваша дочь, Евгения, — продолжал я, — та вообще много разных имен для меня придумала. И использует их теперь по-разному, в зависимости от ситуации».
Здесь бы мне, понимаю я, неплохо было бы встать и пожать ему руку, родителю этому. Глядишь, прикосновение моего разогретого сном тела и вывело бы его из шокового клинического состояния. Но, повторю, не мог я встать. Так и продолжал лежать, натягивая на себя простыню, так и говорил оттуда — с узкой, односпальной его кровати. А может, с кровати его жены. А он продолжал стоять остолбенело и не отвечал ничего — видимо, заклинило у него что-то. Либо в челюстях, либо в мозгах.
«Я вчера задержался здесь, в вашей квартире, — продолжал пояснять я. — И Женя мне любезно разрешила остаться».
Он не шевелился, видимо, я плохо объяснял.
«Потому что поздно уже на улице было. Поздно и слишком темно».
Но он все стоял и молчал, и в принципе я понимал, чего именно он от меня ожидает. Он ожидал, что я вот сейчас встану, соберу немногочисленные нательные вещи и отчалю по своим делам в зрелый уже день. Да я бы и сам с радостью, только вот я не мог встать и не мог отчалить. Во всяком случае, самостоятельно.
— А чего ты не попросил его принести твои вещи из другой комнаты? Ну хотя бы трусы? — предложил новый выход из положения Инфант. Который снова подтверждал догадку, что он непробиваемый броненосец.
— Да потому что не хотелось мне, чтобы в его сознании возникли ненужные подозрения, — пояснил я. — Например, почему трусы оставлены в комнате его дочери? Что это я там делал без них? Уж не то ли самое? Ведь понятно, что разные папаши разных дочерей по-разному к таким своим подозрениям относятся. И по-разному реагируют на них. Что опять же могло привести к ненужным эксцессам.
Итак, родитель продолжал стоять, и заморозка с остекленелостью просто утолщалась в нем прямо на глазах. Как будто он Кай в царстве Снежной королевы. А я по-прежнему пытался его разморозить, хоть и не Герда я никакая.
— Нет, ты точно не Герда. Герде бы я остаться на ночь не позволила, — убедила меня Жека и снова послала мне очередной воздушный поцелуй. Я к ним стал уже привыкать.
— Пауза растягивалась до критической длины, — продолжал обрисовывать я ситуацию. — Она уже и так заполнила все разом набухшее пространство, и получалось, что мне снова необходимо было находить из нее выход. Но я не знал какой. Не было у меня выхода, кроме одного.
«Вы не возражаете, — спросил я, прикрывая позевывающий рот, — если я еще немного посплю? У меня, знаете, такой тяжелый день выдался вчера, я к вечеру уже просто валился с ног. Я так на работе измотался, и физически, и эмоционально. Совершенно опустошился к концу рабочего дня».
Тут я постарался представить: на какой именно работе я мог измотаться обоими образами одновременно? Я вообще в утомляющих работах не очень осведомлен. Вот они на ум и не приходили. Лишь одна.
«Я, знаете, в цирке укротителем работаю, — догадался я. — С дикими зверями. Так они вчера все так нервничали почему-то, особенно тигры, так хвостами били… А одна, уссурийская, Дусей ее зовут, когда ей надо было через горящий обруч прыгнуть, даже зарычала на меня злобно. Как будто она мне жена. А я ей кричу: мол, „Але, Дуся!“, „Але гоп!“ — это на нашем дрессировочном сленге, „не бжи“ означает. А она лапой по воздуху молотит и огрызается вслух и никак прыгать первой не хочет. Мне, знаете, столько сил надо было потратить, чтобы их всех успокоить, я просто извелся весь сам. Пришлось даже самому пару раз через обруч сигануть. Правда, он уже потух к этому времени. Не знаю, может, чего в атмосфере вчера было аномальное. Вы случаем не слышали сообщение Гидрометеоцентра?..»
Вот это было правильно, мне давно уже следовало отвлечь его вопросом, ввязать в обоюдный диалог. Ну не может же человек так долго стоять, не шевелясь и не произнося ни слова.
«Нет», — ответил наконец родитель и от своего собственного голоса тут же пробудился, как та царевна от поцелуя. Хотя никто его не целовал. Ну и наконец-то! Ну и слава Богу! А как пробудился, так тут же рванулся из комнаты. Хоть и не вприпрыжку, но все равно торопливо.
— И куда это он? — изумился Инфант.
— Вот и я не понял, — на сей раз разделил я Инфантово изумление. — Так и лежу я обеспокоенный и тоже не знаю, куда именно он намылился. А вдруг, думаю, на кухню, вдруг подтверждаются мои самые печальные предположения. Короче, не по себе мне стало, сон, можно сказать, как рукой…
Так и есть, не прошло и минуты, как он снова вбегает в мою комнату, и снова впопыхах. И тут я с облегчением понимаю, что в руке у него совсем не топорик для кулинарной разделки мяса и даже не ножик для резки хлеба. А небольшой такой чемоданчик. Вполне округленный, без острых, назойливых углов. И тут же он его раскрыл и начал что-то из серванта вынимать и складывать. Мне, конечно, интересно было, что именно, но я из деликатности не приглядывался. Какое мне дело, у каждого человека есть свои дорогие сердцу вещи, которые он не доверяет постороннему дрессировщику диких зверей. И хочет унести из собственной спальни, пока дрессировщик будет там отсыпаться.
«Так вы не против, — повторил я вопрос, — если я посплю еще? У меня вечером представление в цирке, и мне в форме надо находиться. Потому что эти звери, они как женщины, они психологи такие, прямо в глаза заглядывают. И если слабинку там разглядят, или неуверенность, или усталость, то тут же выходят из повиновения. Тут же начинают одеяло на себя ожесточенно тянуть. А эта уссурийская тигрица, Дуся, она вообще ревнивая такая сразу делается, никого ко мне больше не подпускает. На всех рычит и лапой норовит по зубам. Но и остальные не лыком шиты и тоже ко мне поближе притиснуться пытаются. Вот и опасно тогда с ними со всеми становится. Тигр, он если возбужденный, одной массой своей может любого человека задавить. Такие случаи в практике дрессуры известны. Вот нам и нельзя с ними слишком накоротке, всегда дистанцию приходится поддерживать».
Родитель оторвался от своего чемоданчика, посмотрел на меня заново и снова стал собирать пожитки. Еще интенсивнее и лихорадочнее.
«Спите, спите, — пробурчал он впопыхах. — Что ж, я не понимаю… дикие звери…»
И он оборвался на многоточии. А потом снова убежал и снова прибежал, но уже с другим чемоданчиком, уже побольше, и снова все собирал и собирал. Оказалось, Жека, что из вашей квартиры многое можно было собрать.
Впрочем, меня это уже не интересовало, я уже, получив разрешение, спал глубоко и ровно дыша, и только узкая щелка между ресницами напоминала мне о копошащемся в квартире человеке. А перед уходом он снова окликнул меня.
«Дверь перед уходом захлопните», — попросил он вежливо.
Я тут же пробудился.
«Да у меня ключи есть, мне Евгения, дочка ваша, оставила. Я запру лучше».
«Ага, — сказал он, соображая. — На нижний только не запирайте».
«Конечно», — согласился я в радостном предвестье свободы.
И он ушел с двумя полностью нагруженными чемоданчиками. А я лежал и думал: зачем они ему сдались? Ну неужели я произвожу впечатление человека, который может посягнуть на чужое из шкафа? Или
