на ладонь, начал что-то там выискивать. И, по-видимому, выискал.
— Да ты сам… слизняк… вонючий… при отсюда, — выдавил он из себя по частям, щуря на ладонь томные свои глаза.
«Надо же, — подумал я, — по шпаргалке шпарит, запасся, значит, шпаргалками на всякий случай. Ну что же, пусть так, если сам выучить не может, — все лучше, чем сбиваться и текст путать. Так мы хотя бы до конца пьесу доиграем», — и я выдохнул с облегчением тенниссийский перегар.
Дальше по сценарию я должен был намекнуть похабно про девушку и намекнул:
— А ты чувихой своей не подавишься в одиночку? — перевел я разговор на тему насилия.
Инфант еще больше прищурился и еще ближе пододвинул ладонь к глазам, видимо, он не мог что-то на ней разобрать. Хотел, да не мог. Видимо, вспотела ладошка от теплого девичьего бедра, и разъехались несколько на ней школьные чернила. И вот, превозмогая нехватку зрения, он все-таки пробормотал.
— Ах ты гад… — сказал он без особого возмущения и запнулся надолго. Потом еще ближе поднес ладонь к глазам и проговорил почти по слогам: — Иди от-сю-да, я тебе рожу на-чи-щу.
И снова споткнулся, на сей раз из-за логической несогласованности фразы: ведь если он нам предлагает «идти от-сю-да», то как он сможет нам, удаляющимся, «на-чис-тить»?
Видимо, он сам различил очевидную оплошность и стал еще внимательнее присматриваться к ладони, даже зашевелил губами, проговаривая про себя. Мне стало неудобно за Инфанта, перед собственной его девицей неудобно, которая маячила над Инфантовой головой и ничего не могла понять. Наверняка от испуга. Потому что большие женщины не менее пугливы, чем женщины среднего роста.
— А, нет… не отсюда… — вдруг нашел опечатку на ладони Инфант. — Иди сюда. — Он выделил интонацией слово «сюда». — Здесь я тебе рожу и начищу, — повторил он по ладони, с явным облегчением нащупывая заново логику в нашем вульгарном диалоге.
А я смотрел на него и пребывал в полной уверенности, что из-за этого идиота весь спектакль придется срочно отменить и вернуть деньги за распроданные билеты. Ведь не могла же Инфантова девушка (никогда не помнил, как ее зовут) не заметить такой очевидной оплошности и несыгранности артистов. Не могла она не разоблачить нас.
Но она не разоблачила! Она как возвышалась, так и продолжала возвышаться и, видимо, только очень инстинктивно боялась. Оттого и не заметила.
Я оглянулся на Илюху, потому что сейчас следовала его реплика. Но он показался мне не по сценарию задумчивым.
— Мудила, — тихонько вздохнул он мне про Инфанта. — Даже шпаргалку на руке прочитать не может. Может, действительно пойдем отсюда? — без вдохновения предложил он, в очередной раз сверяя рост девушки со своим ростом.
Но обратной дороги для нас не было. Потому как не привыкли мы сворачивать с полдороги назад.
— Ты чего, дура, — сказал я, имея в виду Инфанта, — нарываешься? Сейчас мы тебя обуем. А телку твою разуем.
Вот эта фраза являлась квинтэссенцией моей драматургии. И угроза в ней присутствовала, и не без остроумия получилось. Но бытового, уличного остроумия, доступного всем, а не только яйцеголовой интеллигенции.
Тут нам с Илюхой полагалось выдвинуться вперед и приняться за дело, но Илюха не выдвигался. Я взял его за руку и потянул на девушку. Он поддался, но не сильно.
— Смотри, — подбодрил я его, — какая баба обильная. Истекает вся.
Хотя такого в сценарии не было, я просто на ходу импровизировал.
— Давай лучше я этого мудилу мочить буду, — ответил мне импровизацией на импровизацию Илюха. — А ты половодную телку будешь сам разувать, если тебе так ее штиблеты понадобились. — И он бросил оценивающий взгляд на девушкины туфельки. Которые были совсем не хрустальные, Золушкины, а тяжелые, заостренные, сорок восьмого размера.
Получалось, что сценический акт избиения и изнасилования, который должен был быть полон экспрессии и позитивной энергетики, переходил в скучные, вялые прения, что означало скорый крах всей постановки. А краха я позволить не мог! И значит, надо было прекращать дебаты с мнущимся и не доверяющим своим силам Илюхой.
— Хватай ее, дыши ей в рот! — бросил я бессвязную для посторонних и оттого особенно пугающую фразу и сильно подтолкнул БелоБородова к девушке-каланче.
Дальше действие разворачивалось стремительно, но кое-что я успевал различить. Илюха действительно схватил обреченную гренадершу за руки и поволок в сторону, та немного упиралась, но Илюха волок ее упорно, не щадя собственных сил. Хотя даже со стороны было ясно, что схватка неравная, что долго он не продержится и далеко ее не утащит.
Это как, например, какая-нибудь хищная птица в полнотелого мамонта вопьется когтями и попробует его от земли оторвать и в гнездо унести, птенчикам дать поклевать. Хоть она и хищная, но вот мамонт ей явно не по клюву и не по весу.
Вот такое сравнение пронеслось в моем мозгу, когда я боковым зрением увидел, как Илюха утаскивает девушку на середину полянки. В принципе неплохое сравнение — с одной лишь неточностью: мамонты вымерли давно, а девушка была здесь, рядом, и несильно, но упиралась. Да сильно ей было и ни к чему.
Сценарий надо было перекраивать прямо по ходу действия. Потому что понятно было, что Илюхе срочно требуется подмога, и получалось, что его личное, индивидуальное изнасилование должно перейти в наше совместное, иными словами, в групповое. Хотя это совсем иная статья. Даже в Уголовном кодексе иная, хотя мы с Илюхой близко с этим кодексом знакомы не были.
В общем, не было у меня времени на методичное избиение Инфанта, на все эти сценические подготовленные трюки и специальные эффекты. Я моментально двинул куда-то в мягкое, не очень разбираясь, потому что возня сзади усиливалась с каждой секундой. Потом я двинул снова, и вроде Инфант застонал, а может, я ошибся, и стонали уже сзади. Хотя стон был отчетливо мужской, болезненный и с надрывом.
Я суетливо засунул руку в карман, зачерпнул клюквенного сиропа с сахаром и плеснул горстью на Инфанта, после чего нажал ему на плечи — съезжай, мол, быстро вниз и падай бездыханно, видишь, времени нету, к Илюхе на выручку надо поспешать. И Инфант понял меня и рухнул вниз, а с лица его густой волной стекал багряный клюквенный сироп и растекался по траве тягучей сахарной волной. Которую Инфант высунутым своим языком старался незаметно слизать.
Но он меня больше не интересовал, потому что я был обеспокоен за Илюху, за его последующее здоровье и вообще за всю его дальнейшую судьбу. И было от чего. Я развернулся и рванулся к нему, к моему коллеге по непосильному на-сильному труду — ведь если пропадать, так на пару. Но совершенно напрасно, кстати, рванулся.
Я уже на бегу понял, что напрасно, просто остановиться вовремя не успел, инерционная сила помешала. Я скользил по траве в неудачной попытке затормозить и видел, как перегнулся в поясе Илюха, задышав девушке куда-то в низ живота. Но совсем не потому, что низ ее живота как-то особенно его привлекал. Совсем нет! Просто девушка прямо на моих глазах, поддерживая руками хрупкую Илюхину фигуру, сильно тыкала своей коленкой куда-то Илюхе в самый перегиб его тела. А тот подпрыгивал от каждого ее жесткого прикосновения и как-то нелепо похрюкивал при этом.
Мне действительно следовало намертво затормозить и прекратить движение на помощь другу. Потому что помощь моя в любом случае запоздала и больше ему пригодиться не могла. К тому же если бы я спасся, то хотя бы смог потом вынести с поля Илюхино тело и предать его земле. Хотя бы после того, как озверевший мамонт, в смысле девица, бросит его, растерзанное, засыхать на бесчувственном травяном покрове.
А так, если она и меня покалечит, то кто нас обоих подберет и переправит к Склифосовскому? Инфант? Нет, на этого рассчитывать было бесполезно.
КУЛЬМИНАЦИЯ
Но я не успел затормозить и пробежал лишний метр. Казалось бы, всего метр, ерунда какая, но его как раз оказалось достаточно для ее длиннющей меткой ноги в жесткой туфельке сорок восьмого размера. На которую запросто можно было повесить значок «Ворошиловского стрелка», потому что влепила
