Мы вышли из автобуса и перескочили через кювет; Аги вдруг повернулась, толкнула меня и с визгом понеслась вперед. Я - за ней, совершенно не представляя, что буду делать, когда догоню. Хотел дать ей подножку, но побоялся, что ушибется. В общем, я жал вовсю, пока Аги не выдохлась. Тогда она бросилась навзничь, оперлась о землю локтями и стала брыкаться, как будто я собирался на нее напасть. А я стоял, пялился и тяжело дышал, потому что юбка у нее бессовестно задралась.Тут она спохватилась, что я любуюсь ее прелестями, поджала ноги и натянула юбку до щиколоток.
Я приволок плоский камень и уселся рядом. Мы смотрели на раскинувшийся внизу огромный игрушечный город с беззвучно бегущими трамвайчиками, крохотными мостами и жуками - пароходиками, плывущими по Дунаю.
Сердце у меня выколачивало неизвестно что,- конечно же, не от бега.
Агнеш вынула ноты и запела:
- Подходит?-спросила она, давая мне тон.
- Высоко,- буркнул я, хотя знал, что ничего не поможет: придется петь, потому что мы друзья. Раньше у нас получалось довольно сносно. Но Аги, видите ли, желает петь в любое время дня и ночи, к тому же еще и фокусничает, а у меня голос ломается, и в самый ответственный момент я могу просто дать петуха. Дискантом петь мне уже трудно.
Я едва дотянул до конца, поглядывая то в ноты, то на грудь Аги, а в горле от напряжения кололо, как при ангине. Но Аги, кажется, осталась довольна.
- Тебе не нравится уже петь, Андриш?-спросила она под конец.
- Нет.
- Раньше ты этого не говорил.
- Приходится сильно напрягаться. Слишком высоко для меня.
Она жевала травинку, должно быть что-то обдумывая, потом заговорила:
- Скажи, Андриш, почему ты всем говоришь «целую руку»? Ты ведь уже не маленький.
- Не маленький, не маленький,- передразнил я оскалившись.- И ты тоже взялась за нотации. Стоит кому-нибудь на меня посмотреть, как сразу же начинается дрессировка.
- Тебя дрессируют? - спросила она, сдерживая смех, чтоб меня не обидеть.
Злость моя мгновенно пропала, но продолжал я так же запальчиво:
- Как хищника! Вот послушай, что делает мой родитель! Если все нормально, он с высоты своего величия вопрошает: «Как дела, молодой человек?» А все остальное время дрессирует и поучает. Всегда. Сам бы сперва поучился!
Моя пылкая речь рассмешила Аги.
- Сам бы сперва поучился! - с удовольствием повторила она смеясь, оправила юбку и встала.
- Ничего смешного, - сказал я, желая растолковать свою мысль. - Вечером, например, перед сном, я с ним прощаюсь: «Спокойной ночи, папа». А он взглянет волком, сверкнет исподлобья белками и отвернется к окну.
- А ты не прощайся!- подстрекательски пискнула Аги.
- Я, видите ли, сын и обязан отдавать дань уважения родителю. А уважаемый родитель нос в сторону воротит.
- Однажды я видела такое в кино...
- Да?
- Женщина на что-то обиделась, отвернулась к окну, мнет гардину и смотрит вдаль. Друг окликает ее несколько раз, она - ноль внимания.
- Гм,- промычал я подозрительно, догадываясь, что сейчас начнется очередное кривлянье: слишком резко отклонилась подруга моего детства от первоначального курса.
Аги подошла к краю обрыва и начертила в воздухе окно.
- Вот окно. Я - упрямая женщина. А ты хочешь со мной помириться.
Стоя у воображаемого окна, она передернула плечами, потом повернулась и сурово взглянула на меня. Взгляд ее ожег, как удар плетью.
Органически не перевариваю никаких кривляний. А она собирается то ли в певицы, то ли в актрисы и пробует на мне свои силы. Здорово. Мы начали игру. Задрав голову, она корчила какие-то рожи, делала вид, будто мнет гардину, нетерпеливо притопывала ногой и ждала.
Наконец, она обернулась, а я стоял, впившись глазами в ее плечи... в голове у меня помутилось, дыхание перехватило, и я не смог войти сразу в образ.
- Простите, сударыня!- сказал я наконец, склонившись, и сам удивился, как звучит мой голос - гораздо нежней, чем обычно.
Плечи у Аги дрогнули, она снова запрокинула голову и надменно уставилась вдаль.
Чтобы привлечь ее внимание, я повысил голос и произнес с раздражением:
- Я сказал ведь: простите!- Но все равно суровей не получилось.
Агнеш не обернулась.
- Сколько раз повторять!- сказал я и, не зная, что делать дальше, схватил ее за волосы и насильно повернул к себе.
Она посмотрела так странно, с каким-то неожиданным интересом, и сбросила с головы мою руку, словно камень.
Потом прильнула ко мне, положила руки на плечи и долго глядела на меня, не отрывая глаз.
- Вот так прощение,- сказала она едва слышно.
Я смотрел на ее влажные зубы, блестевшие из-за раскрытых губ, на густые тенистые ресницы, и все завертелось у меня перед глазами: игрушечный город, гора, деревья со скудной листвой, плечи и губы Аги...
На извилистой горной дороге зарокотал мотор автомашины. Улыбка внезапно сошла с лица Аги, и мы молча продолжали смотреть друг на друга. Рокот мотора приближался. Губы Аги были раскрыты, она ждала, а я в общем-то оплошал. Машина, наконец, пронеслась - большой черный «мерседес», Когда я заговорил, голос у меня был совсем хриплый.
- «Мерседес», шестицилиндровый.
Агнеш отвернулась.
- Барахло,- обронила она ледяным тоном.- Вылитый жук-олень.
- Мотор для тебя ничто. Главное, чтоб кузов был белый.
- Да,- надувшись, отозвалась она и пошла вниз.- Или красный, как вишня на дереве.
Она что-то вполголоса запела, а я молча поплелся за ней. На углу Майора Аги смерила меня критическим взглядом.
- Вырос ты из своего пиджака. В рукавах руки не умещаются.
Я погасил настольную лампу в половине второго ночи.
■
Дома настроение убийственное, время ползет как улитка. Звонят. Надо открыть. А-а, Петер Чабаи! Войдя, он нахмурился и стал пытливо оглядываться по сторонам. Я махнул ему, зазывая к себе, но в проходной комнате мы наскочили на Кати. Ах, как стильно они здороваются! Он таращится на нее, как баран, а она потрясающе строит глазки. Черт побери, просто не выношу, когда вьются вокруг моей сестрицы. Раньше меня это не трогало, но раньше, правда, не очень и увивались.
Петер, как видно, приклеился к полу. На повестке дня какой-то велопоход, и Кати так вкручивала, будто
