канале ходят кадки. Это сделано для того, чтобы они не болтались по сторонам, а проходили прямо наверх в выгребную шахту.
Воронка опускается низко, в самую кочегарку, около девяти футов над полом. Вверху она прикреплена к кружку. Там она, по всей вероятности, перержавела на заклепках и отломилась. Куда же ей деться? Она, конечно, падает в кочегарку. Она висит перпендикулярно, изготовлена из очень крепкого листового железа и весит сто кило, если не больше. Края ее остры, как бритва. Она может отрезать руку вместе с плечом. Или, если смилостивится, то полноги. И кому придет в голову, что воронка может перержаветь на заклепках? Она висит там уже со времени разрушения Иерусалима и ни разу не падала. Все эти десятки столетий – ни разу. И вот ей вздумалось свалиться.
Это судьба моряка. Судьба рабочего. Твоя вина. Уйди вовремя прочь, и с тобой ничего не случится.
– Алло, кочегар, черт побери, это был прыжок. И как вовремя.
Благодарить? Зачем? Завтра тебя, послезавтра Станислава. Кто знает, в кого попадет первая пуля. Мы на войне. Голова с плеч. И прежде чем ты услышишь, ее уже не будет, твоей головы. И останки твои – за борт. Кусок угля к ноге. Руки под козырек. Похоронная музыка: «Ну, теперь у нас опять нет угольщика».
Стеклянная трубочка спасена. Она уже взяла свою жертву. Воронке кочегар испортил удовольствие, не дал ей торжествовать. Но грозный мститель уже наметил свою жертву. Какая трубочка теперь на очереди? И кто ее будущая жертва? Эй, матрос, затяни потуже ремень! Это – сигнал. Сигнал для тебя. Незваный гость вертится вокруг тебя, прячется по углам и слушает. В следующий раз он сделает работу свою более чисто, он не даст кочегару заглянуть наверх как раз в тот момент, когда одна часть воронки отделилась от кружка, а за ней и другая. В следующий раз это, может быть, будет доска, по которой ты бегаешь к люку.
Я лелеял одну мечту. Эта мечта была – Триполи. Пусть я мертвец, но как хорошо покинуть гроб, выйти на простор и посмотреть, как живут живые люди. Ведь так трудно привыкнуть к затхлому воздуху могилы. Я знаю, что мне опять придется вернуться обратно в гроб, или на корабль смерти, но я глотну немного свежего воздуха, и во второй раз мне будет легче вернуться в могилу.
В Триполи ничего из моего плана не вышло. Мы не могли сделать ни шагу без надзора. При малейшей попытке остаться на берегу нас схватили бы и привели обратно. Шкиперу был бы представлен счет за наше содержание, которое он вычел бы нам из жалованья.
В Сирии тоже ничего не вышло. Здесь тоже нельзя было остаться. Мы были свободные люди, вольные моряки. Могли шататься в гавани, могли пьянствовать и проигрывать свои деньги. И все это нам позволялось, потому что мы были вольные моряки, а не арестанты. Но как только «Иорикка» поднимала свой флаг, а вольный моряк оставался на берегу, скрываясь по глухим уличкам и темным углам, его тотчас же хватали за руку: Monsieur, s'il vous plait, вас ждёт ваш корабль, Мы вас проводим, чтобы вы не сбились с пути.
И когда матроса снова приводили на корабль, полицейские имели право стоять на берегу и стеречь, чтобы он не попытался бежать, потому что флаг уже развевался, а это означало, что свободе пришел конец.
Станислав был прав.
– Ты никогда больше не уйдешь отсюда, а если уйдешь, тебя поймают и упрячут на другой корабль смерти, который, может быть, еще хуже этого. Потому что мертвецы всегда готовы принять тебя в свою среду, даже из рук полиции. С благодарностью. О эта полиция! Она будет кормить тебя, пока не сможет продать на другой корабль, который зайдет в гавань. Должна же она от тебя как-нибудь избавиться. Не может же она вернуть тебя на родину, ведь у тебя ее нет.
– Но ведь я могу и не пойти на корабль.
– Пойдешь. Шкипер скажет, что он тебя нанял и что вы ударили по рукам. Тебе не поверят, а поверят шкиперу. Ведь он же шкипер, и у него есть родина, хотя бы и фиктивная. И ты должен будешь пойти. Он тебя нанял. Никогда тебя и в глаза не видел, а скажет, что вы ударили по рукам. Придется пойти. Иначе – ты дезертир.
– Но, Станислав, ведь есть же тут хоть какой-нибудь закон, – сказал я, потому что мне показалось, что он преувеличивает.
– Ведь это уже мой четвертый, а твой первый корабль смерти. Я прошел уже огонь и воду и медные трубы.
– Меня нельзя принудить. Ведь я добровольно пошел на «Иорикку».
– Да, в первый раз ты идешь почти добровольно. Но были бы у тебя все бумаги в порядке, ты не пошел бы добровольно. Если у тебя все дела в порядке, никто не может подойти к тебе с такими махинациями, как удар по рукам, дезертир и тому подобное. Тогда ты заявил бы, что идешь к консулу. Они вынуждены отпустить тебя или могут пойти с тобой. Если консул скажет, что он тебя принимает, что он тебя признает, они должны будут уступить. Тут уже шкипер и не заикнется об ударе по рукам. Тут будет вот какой разговор. Консул обратится к шкиперу:
«Кто вы? Когда корабль инспектировался в последний раз? Каково содержание команды, стол, жалованье, квартиры?»
И шкипер, съежившись, поплетется к двери и рад будет сам незаметно улизнуть.
Можешь ли ты пойти к консулу? Есть ли у тебя бумаги? Есть ли у тебя родина? Нет ведь. Значит, они могут сделать с тобой все, что захотят. Не веришь? Попробуй-ка уйти с корабля.
– Разве у тебя нет уже твоей расчетной книжки с датского корабля?
– Вот так вопрос? Глупый вопрос, надо тебе сказать. Если бы она была у меня, разве я остался бы здесь? Ведь я сейчас же продал ее за десять долларов, когда получил тот новенький отличный паспорт в Гамбурге. Конечно, тот, кому я ее продал, не пойдет с ней на датский корабль или к датскому консулу. Консул отберет ее у него, потому что книжка в консульстве зарегистрирована, там есть моя расписка и консул сразу поймет, в чем тут дело. Да и «Датчанин» уже на дне. И эта книжка уже не действительна. Но на мелкие нужды она может пригодиться. И стоит, по крайней мере, сто долларов. Была бы она только у меня! Но я слишком понадеялся на свой элегантный паспорт. Ведь он был такой верный, такой прекрасный паспорт. В порядке до последней точки. Лучше десяти присяг. Со всего мира могли звонить и справляться. Стоило только назвать его номер. И ответ из Гамбурга был бы готов: паспорт чист, как алмаз. Но это был только орнамент. У него было только красивое лицо и ничего за этим лицом.
– Почему же ты не попытался устроиться с ним где-либо в другом месте?
