Наконец мы связываем ему плечи очень туго, и теперь нам удается просунуть его, как пакет.
Мы не несем его в снежный шторм, а оставляем в кочегарке и кладем близко к топке соседнего котла. Потом развязываем ему плечи.
Дыхание остановилось. Совсем. Но сердце бьется. Тихо, но мерно. Мы обливаем ему голову холодной водой и на сердце кладем мокрый мешок. Потом мы навеваем ветер ему в лицо, дуем на него, как на разжигаемый уголь, и несем его под вентилятор.
Станислав поднимается наверх и приводит в движение вентилятор, чтобы доставить кочегару свежего воздуха.
Теперь эта собака, конокрад, конечно, не показывается; но стоит нам только заговорить со Станиславом, как эта отвратительная рожа сейчас же появится у котла и запрет нам воздух своей тупой башкой. Он получит еще молотком по лбу. Принес бы нам хоть по стакану рому этот негодяй! Нам не так уже хочется пить, но один глоток хотя бы, чтобы удалить из глотки и из зубов стеклянную пыль.
Кочегар лежит под вентилятором, и я начинаю разминать ему руки. Постепенно он приходит в сознание. В то время как мы его поднимаем, сажаем на угольную кучу и подвигаем в угол, чтобы он мог опереться, входит второй инженер:
– Что этот тут у вас, черти чумазые? – кричит он. – За что вам платят, собственно говоря, когда вы то и дело сидите по углам?
Станислав или я или мы оба могли бы сказать: «Кочегар был…»
Но обоих нас охватило одно и то же чувство.
Одновременно, не говоря ни слова, мы оба нагнулись, взяли в руки по увесистому куску угля и в ту же секунду запустили ими в его шишковатую башку.
Он отскочил, закрыв руками голову. Станислав пробежал за ним несколько шагов, крича ему вслед:
– Жаба ты ядовитая, попробуй только вычесть у нас из жалованья хоть час прогула, и я в следующий рейс брошу тебя в топку. Можешь плюнуть мне в лицо, если я не суну тебя под котел, бестия ты этакая!
Бестия не донес об этом инциденте шкиперу. Впрочем, это было нам совершенно безразлично. Мы с восторгом пошли бы в тюрьму. И не вычел у нас ни пенса штрафа. И пока мы чистили котлы, он не подходил к нам близко. С этого дня он обращался с нами, как с сырыми яйцами, и даже превзошел своими дипломатическими способностями первого инженера. Кусок угля, молот или кочерга могут совершить чудеса, если применить их вовремя и к месту.
Когда котел был вычищен, нам дали два стакана рому и аванс. Мы отправились в город и по дороге все время осматривались. Нам все казалось, что мы неожиданно кого-нибудь встретим. Я мог бы удрать на французском корабле, ушедшем в Барселону. Но я не хотел дарить шкиперу свои четыре месяца жалованья. Неужели же я должен был даром отдать им все эти четыре месяца? И я оставил мысль о французском корабле. Станислав мог улизнуть на норвежском, шедшем в Мальту. Но у него была та же причина – жалованье. Ему следовало гораздо больше, чем мне.
Так мы шатались по гавани, Станислав отправился на норвежский корабль, а я пошел бродить один.
XLII
Далеко на якоре стояла «Эмпресс» – королева Мадагаскара, английский корабль в девять тысяч тонн, а может быть, и больше. Это было отличное судно. Хорошо бы выйти на некоторое время из гроба и совершить на нем прогулку. Очаровательное суденышко. Чистенькое, словно все покрытое лаком. Даже золото еще не стерлось на нем. Новенькое, – должно быть, только что из дока. Но тут нет никаких шансов устроиться, должно быть, тут нет ни единого свободного местечка, на этой чванной девчонке. Улыбается кокетливо в мою сторону, моргает своими накрашенными ресницами, стреляет своими подведенными глазками так, что любо глядеть. Не подойти ли мне ближе и не рассмотреть ли как следует это прелестное существо? Черт побери, если бы не это жалованье, я, честное слово, постучался бы туда. Но как бросить жалованье? И как бы мне доконать второго инженера, чтобы он меня вышиб? Не подпустить ли мне немного большевистской агитации? Но они плюют на это. Агитируй, сколько хочешь, – все равно тебе не уйти. А если слишком допечешь, он стянет у тебя жалованье за две недели. И выйдет, что ты работал даром.
Если королева уйдет раньше «Иорикки» и мне удастся туда устроиться, я уйду с ней. Но где меня скинет «Эмпресс»? В Англию она не может меня увезти, там она от меня не избавится, а в один прекрасный день она ведь захочет от меня отвязаться. Но где? Отдаст ли она меня на другой корабль смерти, где-нибудь по пути, или оставит в первой попавшейся гавани, в которой найдется сарай?
Но за спрос ведь не платят.
– Алло!
– Hallo! What is it?[9] – Тот, кто кричит мне это, так же элегантен, как и сама «Эмпресс».
– Arn't a chance for a fireman, chap?[10] – кричу я ему наверх. – Бумаги? Нет, сэр.
– Sorry.[11] – В таком случае нам не о чем разговаривать.
Я так и знал. Добродетельная чванная девчонка! Все должно быть в порядке. Брачное свидетельство необходимо. Ведь дома осталась мать, с которой приходится считаться. Мамаша Ллойд в Лондоне.
Я иду мимо вдоль судна. На палубе сидят матросы. Играют в карты. Ах, будь они прокляты, на каком языке они говорят. Ведь это тот же язык, что у нас на «Иорикке». И это на новешеньком, еще сверкающем от лака англичанине, с которого даже еще не стерлось золото. Играют в карты и не дерутся и не смеются. Они сидят там наверху и играют так, словно сидят на своей собственной могиле. Кормят их хорошо. Все они выглядят, как пасхальные поросята. Но эта печальная игра и эти хмурые лица, и все это на новешеньком корабле. Нет, тут что-то не то. И что нужно этому элегантному англичанину здесь, в этой жалкой гавани Дакара? Что он грузит?
Железо. Старое железо. У западного побережья Африки? У самого экватора? Старое железо? Well, королева возвращается домой с балластом и берет с собой старое железо. В Глазго. Дорога оплатится, по крайней мере, наполовину. Старое железо лучше песка и камня.
И тем не менее прелестная «Эмпресс» не может получить груза из Африки в Англию?
