Если бы я полежал здесь на набережной, я через три часа узнал бы, в чем дело и что представляет собой эта сиятельная королева. Неужели же она?.. Но это, конечно, вздор; напрасно мне во всех углах мерещатся призраки, «Эмпресс» из Мадагаскара», эта прелестная девственная красавица из Глазго, неужели же она успела потерять невинность?.. Накрашена?
Нет, она не накрашена. Все в ней натурально. Ей нет еще и трех лет. Все в ней естественно. Ни один рубец еще не вытерся на ее платьице. Все так прилизано и пахнет чистотой сверху и снизу. Но матросы, матросы!.. Тут что-то неладно.
А впрочем, какое мне до этого дело? У каждого ребенка свое развлечение.
Я возвращаюсь назад к норвежцу.
Вхожу наверх. Станислав еще здесь. Сидит в кубрике и точит балясы с матросами. В кармане у него коробка отличного датского масла и кусок сыра.
– Пиппип, ты пришел как раз вовремя. Можешь поужинать. Отличный датский ужин, – сказал Станислав.
Мы не заставляем себя упрашивать и садимся за стол.
– Кто из вас видел «Эмпресс», английский корабль? – спрашиваю я в то время, как все мы сидим за столом, уплетая за обе щеки.
– Он уже порядочно времени здесь.
– Хорошая девчонка, – откликаюсь я.
– Сверху шик, а внизу – пшик, – говорит один из датчан.
– Что? – спрашиваю я. – Пшик? Почему пшик? Ведь в ней все натурально.
– Конечно, натурально, – отзывается кто-то из присутствующих. – Можешь наняться в любое время. За мед и шоколад. Каждый день там пир. Жаркое и пудинг.
– Да ну тебя к чертям, говори ясней, – кричу я ему. – В чем дело? Я уже справлялся. Не берут.
– Друг ты мой, ты что ли вчера только впервые глотнул морской воды? Не похоже на это. Ведь это же корабль смерти.
– Да ты с ума спятил? – кричу я ему.
– Корабль смерти, говорят тебе, – повторяет датчанин, наливая себе кофе. – Хочешь еще кофе? У нас молока, сахару и масла сколько угодно. Можешь взять с собой банку молока. Хочешь?
– Твой вопрос растрогал меня до слез, – говорю я ему и наполняю свою чашку кофе, настоящим, чистейшим мокко. Я уже забыл его вкус, потому что на «Иорикке» нам давали суррогат с двадцатью процентами настоящего кофе, боясь за наши сердца.
– Корабль смерти, повторяю тебе еще раз.
– Что ты хочешь этим сказать? Что «Эмпресс» перевозит трупы павших на войне американцев из Франции в Америку, чтобы матери могли посадить их в цветочные горшки, гордясь геройством сына и одушевляясь идеей последней войны во имя прекращения всех войн?
– Не говори так мудрено, малый.
– Ты прав, она возит трупы, но не трупы американских вояк.
– А какие же?
– Маленьких ангелочков. Флотских ангелочков. Трупы моряков, чудак ты этакий, если ты этого не понимаешь.
– Королева возит трупы?
– А ты что же думал?! По крайней мере, на три четверти трупы. Дома, в деревенской церкви, всех их спокойно можно занести на памятную доску погибших моряков. Не беспокойся, не придется вычеркивать. Если ты хочешь, чтобы и твое имя красовалось на памятной доске в твоей деревенской церкви, можешь устроиться на эту коробку. Это будет выглядеть ведь очень элегантно, если рядом с твоим именем будет стоять «Эмпресс» из Мадагаскара»! В этом, малый, есть размах, да.
– Почему бы ей топиться? – Это было для меня неожиданностью. Это была одна болтовня. Зависть, потому что они не на «Эмпресс», на этом новеньком судне.
– Очень просто.
– Она ведь не больше трех лет, как из пеленок.
– Да, ей как раз три года. Была построена для больших плаваний в Восточной Азии и Южной Африке. Должна была делать двенадцать узлов. Это было условие. А делает только четыре и в лучшем случае четыре с половиной. Этого она не может выдержать. И пойдет ко дну.
– Можно же перестроить.
– Пробовали уже два раза. Да выходит все хуже. Первоначально она делала шесть узлов, после перестройки только четыре. Ей во что бы то ни стало придется убраться с воды, должна же она выручить страховку. А страховка обделана, наверное, так, что нельзя лучше. Ллойд должен вернуть свои издержки. Все ведь у них построено на обмане.
– И что же, она пойдет вверх тормашками?
– Она уже два раза была на пути к праотцам. В первый раз она села на мель; в Глазго, наверное, уже кутнули по этому поводу. Но вдруг поднялся сильный шторм и снял благородную даму с мели при звуках труб и литавр, как во время вознесения господня. И она весело вспорхнула и улетела прочь. Наверно, шкипер клял ее вовсю. Во второй раз, это было на прошлой неделе, – мы были уже здесь – она врезалась в подводные скалы. И засела так, что, казалось, не было уже никакой надежды. Беспроволочный телеграф был разрушен. Конечно. Шкипер поднял флаг. Ради приличия, разумеется. Ведь всегда найдутся свидетели.
