кто не являлся членом коммунистической партии, было трудно рассчитывать на продвижение по службе. Энергичные люди работали на двух-трех работах и могли позволить себе приобрести машину, старики вполне сносно жили на пенсию, правительство заботилось о больных, а в магазинах было много продуктов.
Рассказы Катринки о своем детстве и юности не соответствовали прежним представлениям Адама о самоизоляции этой коммунистической страны. Он осознал, сколь узкое, неполное представление сложилось у него о мире, о жизни в других странах. Он понял, что его надо преодолевать, если он хочет осуществить свои дерзкие планы о мировой финансовой империи. Катринка заставила его задуматься, и для него это было непривычно в отношениях с женщинами.
Адам не жаждал встречи с родителями, зная, что, по крайней мере, в первое время будет очень трудно. Но он ни на минуту не сомневался в том, что Катринка быстро завоюет их сердца. Неужели они не заметят, какая это счастливая находка? И как ему повезло, что он ее встретил? Неужели они не будут так же, как он, очарованы ее необычностью, ее акцентом, ее странной манерой строить предложения, редким сочетанием красоты с умом и мужеством, женственности с уверенностью в себе и чувством собственного достоинства. Когда он вспоминал о том, как близок он был к тому, чтобы сразу вернуться в Нью-Йорк, а не заезжать в Кицбюэль в тот уик-энд, он испытывал чувство огромной благодарности Создателю, своей счастливой звезде, всему, что помогло ему ощущать себя сейчас любимцем фортуны. Он придвинулся к ней и положил руку на ее бедро. Она сразу же открыла глаза и подарила ему взгляд, в котором было столько любви и доверия, что он внезапно ощутил некоторую тревогу. Как ему избежать того, чтобы она в нем не разочаровалась? Или он в ней? Эта непрошеная мысль встревожила его еще больше.
– Ну, вот мы и приехали. Ньюпорт, – сказал он, загоняя неприятные размышления в отдаленный уголок своего «я», где он держал под жестким контролем все свои тревоги.
Катринка рассматривала симпатичный городок, его дома из красного и белого кирпича в колониальном стиле, башню с часами и главную площадь. Он, конечно, не мог сравниться по красоте даже с Кицбюэлем, не говоря уже о Праге, но в нем было какое-то очарование простоты, чувствовалась связь с прошлым, с движением истории, то, чего не хватало самым старым зданиям Нью-Йорка.
– Он мне нравится, – сказала Катринка. – Очень милый. Действительно очень милый.
– Я здесь вырос, – сказал он, направляя машину к Бельвю-авеню и проезжая мимо больших особняков, чьи каменные фасады виднелись за высокими металлическими оградами. Адам показывал Катринке, где жили Асторы, где Уитни, где Морганы, поясняя, какие из этих домов оставались еще в частном владении, а какие приобретены Историческим обществом и открыты для посещения туристов.
– Твоя семья живет в одном из таких домов? – спросила Катринка, которая, хоть и знала о том, что Грэхемы богаты, все же не ожидала такого великолепия.
– О, нет, – сказал Адам. – Мама любит уединение. А здесь его не так-то много.
Чтобы показать Катринке некоторые достопримечательности, он провез ее по городу, но сейчас приближалось время ленча и их уже ждали, поэтому Адам направил свою машину к тому, что до сих пор он иногда воспринимал как дом.
– Он называется «Тополя», – сказал Адам, когда машина свернула на покрытую гравием дорогу с высокими, изящными деревьями по бокам, расположенными на абсолютно одинаковом расстоянии друг от друга.
Они въехали через боковые ворота, так как главные открывались только тогда, когда в семье были какие-то официальные приемы, поэтому дорожка к дому оказалась не такой впечатляющей, как центральная, по которой они могли бы въехать. Когда деревья кончились и они въехали во внутренний двор, Катринка, бросив первый взгляд на дом, воскликнула:
– Господи, какой огромный.
Дом, построенный по проекту Гораса Трумбауэра – архитектора, проектировавшего многие особняки в Ньюпорте, – был длинным прямоугольным строением из серого камня с крутой, крытой шифером крышей, с башенками, фронтонами и застекленными створчатыми дверьми, выходящими на каменные террасы по бокам и позади дома. Вокруг дома раскинулся на двадцати пяти акрах парк, разбитый по проекту того самого Фредерика Лоу Олмстеда, который проектировал Центральный парк в Нью-Йорке. Из любой комнаты дома открывался вид либо на океан, либо на парк, либо на то и другое одновременно.
– Я даже точно не знаю, сколько в нем комнат, – произнес Адам. – Мы с сестрой когда-то пытались их сосчитать, но всегда либо одну забывали, либо считали одну и ту же комнату дважды. По крайней мере, больше двадцати. Здесь есть еще постройки для экипажей, вон там, за той кущей деревьев, которую мы использовали как кабинку для переодевания, когда купались в бассейне. Во времена моего детства у нас обычно были грандиозные приемы. – Он вышел из машины и обошел ее, чтобы открыть дверь Катринке. – Пойдем. Нет смысла откладывать неизбежное.
– Я чувствую себя как после аварии.
– Ты великолепно выглядишь. Прекрасно. Не волнуйся. Все будут так же без ума от тебя, как и я.
Адам успокаивающе обнял ее и повел по широким каменным ступеням к массивной двери парадного входа, по бокам которого располагались увитые плющом вазы. Он позвонил в колокольчик, и через мгновение пожилой дворецкий в черных брюках и белом жилете широко распахнул перед ними дверь.
– Пожалуйте, мистер Адам, – пригласил он, улыбаясь.
– Здравствуй, Эдвард. Рад тебя видеть. Это моя жена, Катринка. Милая, это Эдвард, наш дворецкий. – Здесь было несколько слуг, предупредил ее Адам: дворецкий, лакей, повар, служанка на кухне, прачка, две горничные и шофер. При необходимости использовались люди и помощь со стороны.
Когда Катринка, пробормотав несколько приветственных слов, протянула Эдварду руку, ей показалось, что на его лице промелькнуло выражение озабоченности, прежде чем он приятно улыбнулся и сказал, что рад познакомиться с нею и что мистер и миссис Грэхем ждут их в садовой комнате.
Они прошли через большой холл, обшитый панелями и с картинами по стенам, затем через большую гостиную, в которой висели написанные маслом пейзажи и стояла, сверкая шелком и позолотой, мебель в стиле Людовика XVII, попали в большую комнату с каменными стенами и полом, плетеной мебелью и полотном Гюнеманса над камином. Застекленные створчатые двери вели на вымощенную плитами террасу. От нее начинался безупречно возделанный газон, который тянулся до городской набережной и океана.
Но Катринка не заметила ни террасы, ни открывавшегося с нее вида, так как глаза ее были неотрывно прикованы к родителям Адама. Его отец, Кеннет Грэхем, казался более старой и бледной копией Адама, с тем же продолговатым узким лицом, крупным носом и близко посаженными глазами; в нем уже не было той
