– Я должен был позаботиться о ее безопасности, запереть ее где-нибудь до тех пор, пока не закончу свое дело и не заберу ее с собой домой.
Бренне показалось, что она вдруг кое-что поняла.
– Вы поэтому заковали меня в кандалы? Чтобы я не сбежала и не пустилась бы в путь одна?
– Сейчас опасные времена, и женщина не должна никуда ездить без сопровождения, девочка. Какими бы ни были наши отношения, я теперь за тебя в ответе.
– Я думала, что вы просто хотели меня унизить, что вы меня ненавидите.
– Я не ненавижу тебя, Бренна. Я… – у него не было слов, чтобы закончить предложение. «Я люблю тебя»? «Ты мне нравишься»?
Нет, он ее, не любит. Он не готов к любви. Воспоминание о жене и ребенке все еще жжет ему грудь, а в том месте, где должно быть сердце, – пустота. Но Бренна его завораживала. Она была ему интересна.
– Я знавал много аристократок, моя пленница-жена. Почти все они одержимы сплетнями и нарядами, и ничем больше. Я богатый человек, часто выполняю поручения короля, поэтому я полагал, что мне будет нетрудно заключить вполне дружеский союз с той, на которой женюсь.
При слове «дружеский» он улыбнулся. Их отношения были далеки от дружеских. Он просунул под нее руку и перевернул так, что она оказалась под ним, а медальон – между их телами.
Она посмотрела на него с такой нежностью, будто хотела растопить все заледеневшие уголки его истерзанной души. Чтобы он почувствовал, что им дорожат.
Леди Бренна была не похожа на других женщин-аристократок. Она была страстной. Она видела то, что не видели другие.
Там, где другие обвиняли его в убийстве, она, увидев медальон, сумела понять, что дало пищу для сплетен. Сплетни ее не интересовали. Ее интересовало искусство. Ей понравились дорогие платья, которые он ей купил, но она обрадовалась гораздо больше, когда он открыл сундук с красками.
Сестры и отец обошлись с ней жестоко, а она была озабочена тем, чтобы спасти их жизни. Он заставил ее ходить по замку, закованной в кандалы, словно преступницу, а она отдалась ему со страстью, которой он не ожидал.
– Мою жену и моего ребенка погубило мое безрассудство. После их смерти я какое-то время был не в себе и предался разврату и пьянству. От меня самого меня спасли мой брат и невестка, и с тех пор моя жизнь была полностью посвящена долгу.
Теперь она смотрела на него с таким доверием, что он почувствовал себя подлецом за все то, что с ней сделал.
Если он не будет осторожен, он может начать жалеть ее.
Чувства – это для дурачков, услышал он голос своего отца, но голос Бренны отсек их, словно кинжалом.
– Вы сожалеете о том, что сохранили мне жизнь? – поддразнила она его.
Он взглянул на нее. Ее глаза были полуприкрыты, а губы – влажными, будто готовыми к поцелую.
– Возможно. Но не в данный момент.
Ее губы дрогнули в улыбке. Она запустила пальцы ему в волосы и притянула к себе его голову. Их губы встретились, и он почувствовал, что она полностью ему доверилась.
Чувство вины терзало его сердце. Другая женщина тоже ему доверилась, а он покинул ее в беде. У Бренны было достаточно причин, чтобы не доверять ему, даже ненавидеть, но в ее взгляде нельзя было ошибиться.
– Любите меня, милорд, – пробормотала она у самых его губ.
Он был почти в шоке. Но не потому, с какой страстью она это сказала. Его потрясло слово «любить».
– Ты меня тоже не ненавидишь, – сказал он, потрясенный этой мыслью. Он чуть было ее не обезглавил. Высек кнутом. Унизил. Неужели в одной женщине может быть столько страсти, что даже такое зло не может ее уменьшить? Это его озадачивало. Когда им овладевала страсть, он становился отчаянным, безрассудным, эгоистичным, и ему требовались огромные усилия, чтобы сдерживать себя. А ее страсть не была ни безрассудной, ни эгоистичной. Она отдавалась ему полностью.
Он молча поклялся себе, что никогда не предаст эту женщину.
Качнув бедрами, он одним толчком вошел в нее, а потом поцеловал в веки.
– Прости меня, Бренна. Я не могу любить тебя. У меня не осталось сердца.
Она не стала оспаривать это признание, а обхватила его ногами. Прежде она была закована и не могла остановить его, даже если бы хотела, но сейчас она себя контролировала – как высоко поднимает ноги, насколько глубоко допускает его в себя.
А он был потрясен этим обычным проявлением страсти. Он его не заслуживал.
Акт был медленным, словно рассчитанным, и совсем не похож на то безумие, которое обычно овладевало ими ночью.
Джеймс чувствовал, как бьется его сердце. Сердце, которое, как он думал, больше не способно чувствовать.
Глава 20
Бренна проснулась такой умиротворенной и счастливой, какой не была уже много лет, а может быть, и всю свою жизнь.
Она потянулась и вдруг поняла, что она впервые за много недель не прикована к кровати, а потому может встать, а не лежать до тех пор, пока ее супруг и повелитель не придет и не наденет снова кандалы, после того как она оденется.
«Супруг и повелитель» – эти слова приобрели другой смысл в свете того, что произошло между ними ночью и какие признания были сделаны.
Джеймс овладел ее телом настолько, что она всякий раз краснела, вспоминая, с какой страстью она ему отдавалась. А ее сердце сжималось, когда она думала о его погибшем ребенке.
Может быть, она сможет родить ему другого.
Бренна потерла виски. Откуда взялась эта шальная мысль? Она покачала головой и, подойдя к умывальнику, плеснула в лицо холодной водой. Кажется, она здорово поглупела.
Это всего лишь вопрос времени. Все закончится, когда он обнаружит, что она является автором миниатюр «Любовницы короля», или вдруг объявится ее отец, или произойдет еще что-нибудь, и тогда окажется, что перемирие между ними было всего-навсего иллюзией.
Впрочем, прошлой ночью оно не казалось иллюзией.
Он все еще любит свою жену. Он сказал, что не может снова полюбить, потому что у него не осталось сердца.
Неожиданно она почувствовала укол ревности. Испытывал ли он со своей женой такую же страсть, как с ней?
Она быстро оделась, удивляясь, что Монтгомери до сих пор не пришел и не защелкнул наручники на ее руках, как он это делал каждое утро. Она вытянула руку сначала вверх, потом в сторону и вниз, наслаждаясь чувством свободы.
Монтгомери ошибался. Что бы он ни говорил, прошлой ночью между ними произошло нечто необычное. Он тоже это почувствовал, иначе не оставил бы ее не закованной. В их отношениях что-то изменилось, но что именно, она пока не могла понять.
Бренна села перед мольбертом. Как это чудесно – иметь возможность свободно двигаться. Она опять потянулась – просто потому, что могла.
Может, так будет и впредь?
У нее вдруг появилось непреодолимое желание взяться за кисть. Она потянулась за ступкой и пестиком, чтобы смешать краски.
И увидела ключ, лежавший на столе на пачке пергаментной бумаги.
Она взяла ключ. Одно дело быть свободной. Совсем другое – иметь в своих руках ключ.
Ее мысли лихорадочно заработали. Если их отношения были бы такими, как прошлой ночью, их брак был бы вполне сносным.
Нет. Не сносным. Чудесным! Она выглянула во двор.
Внизу ее муж руководил ремонтом сарая, в котором хранилось сено на зиму. Он потратил много золота,
