на постели нагой женщиной.
На плече мужчины был изображен точно такой же серповидный шрам, как у него. Сомнений не было – на картине был он!
Все кончено. Бренна умерла.
Почему он отпустил ее от себя? Почему не приковал к себе, чтобы она не могла пойти в башню? Но она пошла, чтобы спасти свои картины.
Он сжал клочок в кулаке. Боль в сердце на какое-то мгновение отступила, когда до него дошло, что Бренна была автором «Любовниц короля».
Он это уже подозревал. В глубине сердца он это знал. Она была слишком страстной в постели, слишком смелой для девственницы. Слезы потекли по щекам Джеймса, но он не стал их вытирать.
Он уткнулся лбом в черное, обгоревшее тело своей жены. Он сжимал и разжимал в кулаке мятый клочок. Что бы он сделал, если бы обнаружил все это, когда она была жива? Его долгом было бы взять ее под стражу и отвезти к королю. Но сейчас, когда ее уже нет в живых, в сердце образовалась пустота.
– Вот он! Тот художник, который написал эти мерзкие миниатюры! Тот самый человек, которого велел найти король, – в комнату вошел брат Гиффард в окружении толпы бандитов. Дрожащим пальцем он указывал на Джеймса.
– Хватайте его, люди! – воскликнул какой-то человек с темной бородкой. – Именем короля Эдуарда.
Джеймс вскочил.
– Какого…
Его окружили люди, не дав ему времени опомниться. Кто-то вырвал у него из рук злосчастный клочок.
– А вот и доказательство, капитан, – сказал он и, расправив обрывок, протянул его человеку с бородкой.
– Это не моя работа, – сказал Джеймс, в изумлении оглядывая окруживших его людей.
Они были не более чем бандой головорезов, скорее всего даже не солдатами королевской армии, а наемниками, посланными с каким-то тайным заданием. То, в чем его обвиняли, было просто смешно.
– Я вообще не умею рисовать.
Когда бандиты сомкнулись вокруг Джеймса, Гиффард попятился к выходу. Его сутана волочилась по усыпанному пеплом полу, а из-под нее сверкали грязные ступни. Монах, как обычно, был босой.
– Гиффард! Гнусный пес! Скажи им, что я не художник! – окликнул монаха Джеймс.
Гиффард не обернулся, а бандиты загородили Джеймсу дорогу.
«Предательство», – промелькнуло у него в голове.
– Нам велено препроводить вас в Лондон, – объяснил капитан, а его люди обнажили свои мечи, ножи и другое оружие.
Джеймс был в ярости. Он указал на мертвое тело и глубоко вдохнул. Их слишком много, чтобы он мог один справиться с ними всеми.
– Моя жена только что умерла, и я должен похоронить ее.
Люди переглянулись, но не спрятали оружие. Капитан с черной бородкой выпрямился, расправив плечи.
– У нас нет времени.
– Но…
По сигналу капитана наемники снова сомкнулись вокруг Джеймса.
Кожа Монтгомери горела от укусов многочисленных блох, которые ползали в соломе на полу крошечной камеры, куда его бросили по приказу короля. В Лондон его не повезли. Вместо этого его держали здесь, в этой темнице, по обвинению в том, что он является автором «Любовниц короля».
Подумать только! Он расплачивается за дела Бренны. Он рассказал бы об этом королю, если бы мог добиться аудиенции. Однако Эдуард не пожелал выслушать его, а послал свою банду схватить его и бросить в темницу.
Кожа покрылась болячками и зудела. В камере стояла невыносимая вонь плесени и гниения. Но все это было ничто в сравнении с тем, как болело у него в груди.
Он снял цепи с Бренны всего на один день. На один день, будь он проклят!
Она уже перестала быть ему безразличной. Он уже начал любить ее – ее страстность, ее упрямство, ее ум. Ему уже начинало казаться, что у них есть общее будущее.
Она отрицала, что написала эти чертовы миниатюры, а он – влюбленный дурак – поверил ей.
Годрик и. Мейбриел наверняка его ищут, но место, куда его привезли, было настолько уединенным, настолько глухим, что у них почти не было шансов найти его.
Джеймс провел пальцами по железной решетке в надежде обнаружить какую-нибудь щель или изъян в металле и попробовать выйти на свободу. Но решетки, хотя и были покрыты ржавчиной, все еще были крепкими.
О нем забыли. Оставили здесь гнить. Его мучила жажда, и ему было трудно не только глотать, но просто дышать.
На какое-то мгновение показалось, что ему снова семь лет и отец запер его в каморке под лестницей за то, что он попусту терял время, мечтая о приключениях, вместо того чтобы учиться тому, что ему понадобится в жизни.
Он стиснул зубы. Бренна заставила его снова поверить в возможность приключений. В то, что бывает страсть. Он хотел повезти ее в Италию.
Он сел на гнилую солому и, обхватив голову руками, предался воспоминаниям о том времени, когда они были вместе. Она затронула ту часть его души, которая, как ему казалось, была мертва, – ту часть, которая мечтала о просторах океана, о смехе и об удовольствии от того, что женщина обхватывает ногами его бедра.
Ему хотелось ее ненавидеть. На самом деле хотелось. Но он не мог. Даже зная, что ее страсть была уловкой, чтобы найти способ сбежать, – не мог.
Может, он мог бы ее ненавидеть, если бы она была жива. Но она умерла.
Последнее воспоминание о ней было ужасным – обгоревшее до неузнаваемости тело. Черное лицо смотрело на него пустыми глазницами. Его разум обвинял ее в предательстве, но сердце болело от невосполнимой утраты. Она не послушалась его и вошла в башню, чтобы спасти свои картины.
Разве можно ненавидеть мертвую женщину?
Бренна.
Его Бренна.
Его прекрасная, невозможная, страстная, непокорная Бренна.
Прижавшись к нему, она оплакивала свои картины, свое искусство. Он должен был остаться с ней, приковать к себе и не пускать в горящую башню. Вместо этого он велел ей встать в цепочку людей, тушивших огонь, считая, что физический труд поможет ей справиться со своими эмоциями.
И она его послушалась.
Да-да, послушалась! И в первый раз не спорила. Она подчинилась ему, поверив в то, что он главный.
Она встала в ряд. Он видел, как она передает ведра. Другие знатные дамы в такой ситуации стояли бы в стороне, как пассивные наблюдатели, а она боролась за то, чтобы башня не сгорела. В течение нескольких часов, когда он проходил мимо, он видел ее: потная, уставшая, она передавала тяжелые ведра с водой так же, как мужчины. Его то и дело отвлекали, но всякий раз, когда он возвращался, она все время стояла в цепочке.
Труп был сильно обожжен. Неузнаваем.
Это было невозможно, если только она не была внутри башни в самый разгар пожара.
Она не входила в башню.
Она не умерла.
Эта мысль так поразила Джеймса, что он быстро встал, так что чуть было не стукнулся о железную решетку у себя над головой.
Она предала его. Она все подстроила: кто-то положил этот труп на кровать, а она засунула ему в руку клочок пергамента, на котором они оба были изображены обнаженными, и заставила брата Гиффарда
