квартира тети Шуры Насте была не просто нужна – от этого зависела ее жизнь. В прямом смысле слова. Потому что какая там жизнь, когда за стенкой больная мать. А Настя еще хотела замуж и детей. Надо было как-то успеть.
Тетя Шура, как и мать, умирать не собиралась. Болячки были, но сердце работало исправно. Да и в роду имелись долгожители по женской линии. Настя никому не желала смерти, упаси бог. Но ее тоже можно было понять, правда ведь?
– Да, – кивнула моя мама, слушая Настин рассказ, – вас можно понять.
Это была мамина профессия – соглашаться с клиентом, который всегда прав, и быть на его стороне.
В это же время о квартире тети Шуры думала еще одна женщина – Эльвира. Ее муж – Альберт – был вторым человеком, который должен был хоронить тетю Шуру, по ее собственному замыслу. Альберт был сыном тети-Шуриной единственной, рано умершей подруги.
– Опять она звонила, – ворчала Эльвира. – Сама говорила, что ты ей как сын, вот пусть тебе, как сыну, квартиру и завещает, а то ты у нее самый хороший, а квартирка – тю-тю.
– Эльвира, зачем ты так говоришь? – возмущался Альберт, мужчина мягкий, бесхарактерный. От любого столкновения с реальностью у него начинала болеть голова и вступало в спину – такая вот странная особенность организма. Так что Альберт старался не сталкиваться с жизнью, переложив все на плечи активной, решительной супруги Эльвиры. Сам он предпочитал жить прошлым. Историк по профессии, безработный по жизни, он проводил время на диване с очередным историческим детективом. Ему нравилась тетя Шура, потому что она помнила, какой он был маленьким, как любил играть в солдатиков и рисовать в альбоме. Она помнила, как он получил первую шишку, в первый раз влюбился, как цеплялся за юбку матери, не отпуская ту на работу.
– А как я должна говорить? Ты ей то продукты отвезешь, то подарки, то в больницу, то операцию оплатишь, то телевизор новый, и похороны тоже ты будешь оплачивать, я тебя знаю. Что тебе за это будет? – кричала Эльвира.
Эльвиру тоже можно было понять, потому что именно она платила и за больницу, и за телевизор, и похороны оплачивать тоже предстояло именно ей. И Альберт это прекрасно знал. Эльвира после консультации с психологом специально говорила, что именно Альберт платит за ресторан, за продукты или за свет и воду, чтобы не унижать его достоинство и сохранять иллюзию, будто в семье есть мужчина. Но Альберта это раздражало. Он начинал злиться. Эльвира не понимала почему.
– Ничего мне за это не будет! Она была подругой матери! – ответил Альберт.
– Вот именно – ничего не будет. Вот если бы она нам квартиру завещала, я бы слова дурного не сказала. И сидела бы с ней хоть круглые сутки. Каждому человеку нужен стимул. Ты бы ей намекнул, что ли. Так, аккуратно.
– Эльвира, ты сама понимаешь, что говоришь? Как намекнуть?
– А что такого? Ты о ней заботишься, а она квартиру брату завещает, который тоже скоро того, прости господи. А тебя она с пеленок любит, все по-честному.
– Эльвира, прекрати…
– О себе не думаешь, о сыне подумай. Ему что – квартира лишняя будет? Куда он жену приведет? Сюда, нам на голову? – Эльвира заплакала. Когда речь шла о единственном любимом сыне, она всегда плакала. – Она всю жизнь для себя жила, ни детей, ни мужа, никого, вот и дожила до таких лет, еще и бегает. А я – посмотри на меня – на кого я похожа? Правильно говорят – хочешь долго жить, живи для себя.
– Перестань, прошу тебя. Я поговорю с ней.
– Ой, да ладно, поговорит он. Так я тебе и поверила… – Эльвира подоткнула за пояс кухонное полотенце и пошла на кухню.
Скандалили и в третьей семье. Ирочка Ксенофонтова была социальным работником. Для тети Шуры она ходила в магазин, аптеку, сберкассу. По доброте душевной привязалась и продолжала держать с ней связь даже после того, как уволилась и полностью посвятила себя семье. Ирочка держала около уха телефонную трубку и кивала. Старший сын совал ей под нос учебник английского и шипел возмущенно:
– Ну помоги мне, а то я не успею на компьютере поиграть. Что сюда ставить? Did?
Ирочка хмурила брови, отмахивалась от него, пока наконец не закрыла рукой трубку и не прошипела: «Да!!!» Дочь уже минут пять тянула ее за брючину и канючила:
– Мам, ну мам, можно мне мультики поставить? Мам, ну мам.
– Что мне есть на ужин? – Заглянув в комнату, Ирочкин муж увидел, что жена стоит с телефоном. – Понятно, вечерний сеанс связи. Не надоело? – возмутился он и имел на это полное право.
Ирочка не возила тетю Шуру к врачам, не оплачивала операцию, не покупала телевизор. Зато каждый вечер она слушала про племянницу, маму племянницы, сына подруги, жену сына подруги. Тетя Шура забывала, что уже рассказала, а что еще нет… И Ирочка еще раз слушала, что племянница обнаглела вконец, бессовестная. Мать ее – симулянтка и бездельница. Сын подруги – бездарь и неудачник. А жена сына подруги – стерва, каких поискать. И только Ирочка у Александры Аркадьевны была хорошая, умная, порядочная девочка. Святая буквально.
– Да, тетя Шура, вы совершенно правы, – поддакивала Ирочка. Она не рассчитывала на квартиру и вообще ни на что не рассчитывала, просто не могла отказать одинокой больной женщине в такой малости – поговорить по телефону.
Все это длилось не месяц, не два, а много лет. Разговоры, скандалы перетекали из пустого в порожнее. Настя звонила все реже, Альберт тоже приезжал по большим праздникам. А Ирочка подсылала к телефону сына, который говорил, что мамы дома нет, потому что Ирочке муж был важнее, чем тетя Шура.
Тетя Шура умерла в одиночестве. Ее нашли через три дня соседи – от квартиры попахивало. Так уж получилось, что племянница Настя похоронила маму, которая умерла в своей квартире, а не в богадельне, в своей кровати, а не на казенной койке, в объятиях дочери, а не санитарки. Умерла быстро, оттолкнув в последний раз руки дочери. Настя впервые за много лет уехала отдыхать.
Альберт отмечал свадьбу сына за городом. Эльвира была довольна – невеста оказалась с приданым в виде квартиры, из хорошей семьи. А у Ирочки заболели все разом – муж, сын и дочка. Она металась от одного к другому с каплями и платками и даже не обратила внимания на то, что вечером телефон молчит.
Да, тот самый брат, которому тетя Шура собиралась завещать квартиру, умер двумя днями раньше. Только тетя Шура об этом так и не узнала.
Дело было простое. Настя получила квартиру. И не знала, что с ней делать. Спрашивала у моей мамы. Мама посоветовала заранее написать завещание.
– У меня никого нет, – заплакала Настя, до которой только в тот момент это дошло.
Дядя Аслан и Эдик привезли маму домой. Первые дни она была совсем другой, как будто это была не моя мама, а совершенно другая женщина. Варила щавелевый суп, научила меня свистеть в перо лука, собирала колорадских жуков с картошки. Она ходила в старом бабушкином халате и повязывала голову платком. Даже бабушка начала нервничать.
– Что с ней происходит? – спрашивала она Варжетхан.
– Пытается стать другим человеком, – пожимала плечами та.
– И что делать?
На самом деле мама была нам нужна другой – в шортах, завивке, смелая, независимая, дерзкая.
– Подожди, что-нибудь случится, – обещала Варжетхан, улыбаясь.
Старая гадалка была права. Случилась свадьба на соседней улице, куда позвали, конечно, все село. Вика, бывшая мамина одноклассница, похоронила первого мужа, с которым прожила полгода, и сейчас выходила замуж за пожилого вдовца.
Вика, в длинной фате, стояла в углу. Гости приходили, ели, пили. Вдруг Вика начала медленно опускаться на пол в своем углу.
– Вы ее хоть кормили? – кинулась к ней мама.
Оказалось, что невеста уже два дня ничего не ела.
Мама сидела с Викой в углу и кормила ее с рук.
– Зачем тебе это надо? – спросила она.
– Так положено, – ответила грустно Вика.
