Оказалось, что Аделаида познакомилась с полковником из Минобороны СССР. Он пришел к ней, чтобы оформить поездку в ГДР – с женой. Жена тоже приходила – крупная, потная, в завивке женщина. Аделаида все рассказала – куда ехать, что покупать. Летала пчелкой, крутилась над ними. Вернувшись из ГДР, полковник пришел с цветами и коробкой конфет – благодарить.
Чем уж его привлекла Аделаида – бог знает. Может, внушительным декольте, которое она никогда не скрывала, а уж тем более перед полковником. Может, обходительностью – Аделаида умела произвести впечатление. Она его буквально заворожила, как змея кролика. Недаром ее прозвали Анакондой.
Уже через месяц полковник жил в квартире Аделаиды, бросив совершенно ошалевшую жену, которая спустя тридцать лет брака ждала чего угодно, только не этого. Жена никак не могла взять в толк – зачем уходить и обязательно разводиться? Ну, погуляет и вернется. К этому она привыкла и не обращала внимания. Не в первый раз. Знала, что вернется. И когда он позвонил, уже готова была простить и пустить назад – но полковник попросил развода. Жена впала в ступор окончательно. И ладно бы ушел к молодой, но ведь Аделаида, как помнила жена, была ненамного моложе ее. Да, выглядела лучше, что понятно – живет для себя, никаких забот.
Брошенная жена даже забыла устроить истерику – так и стояла при разводе с чуть приоткрытым от недоумения ртом и часто встряхивала головой, как будто желая избавиться от наваждения, от дурного сна. Позже это встряхивание переросло в тик.
Полковник ни секунды не сомневался в том, что все делает правильно. Он помолодел, стал лучше себя чувствовать – регулярный, давно забытый за ненадобностью секс действовал не хуже строевой подготовки. Да и давно мучивший простатит вроде бы отпустил.
Ему нравилась его новая жена, ее уверенность, эгоизм, независимость. Нравилась непокорность и сексуальность, хмыкая про себя, признавал он. Полковник ходил в эйфории. Ему льстило, что такая женщина стала его. Ведь другого поля ягода, на кривой козе не подъедешь, а его. Значит, и он мужчина хоть куда.
Чувства полковника объяснить было можно. Зачем он понадобился Аделаиде – не могла понять даже Нелли Альбертовна.
Аделаида, которую в сплетнях все по привычке называли Анакондой, в мужчинах ценила ум и манеры. Тот же Андрей всегда открывал перед ней дверь, забирал тяжелую сумку. Он был прекрасным собеседником – начитанным, эрудированным, внимательным.
Полковник – полная противоположность. Плевать он хотел на книжки и сумки – сама донесет, сама откроет, не развалится. Да, цветы дарил, как положено – на все свидания, по случаю официальных праздников. Выбирал самый дорогой букет и не задумывался, рассказывал пошлые анекдоты, громко смеялся, был туповат и категоричен в высказываниях.
– Солдафон, – охарактеризовала его Нелли Альбертовна.
Опять же с ее слов, он регулярно, когда выпивал, поднимал на Аделаиду руку, но та почему-то терпела.
Вместе с полковником Аделаида обрела пасынка, падчерицу и троих внуков. Для этого большого семейства она резала тазами салат оливье и запекала мясо под майонезом, чего в прошлой жизни не то что не делала, даже представить себе не могла.
Сын и дочь полковника Аделаиду тихо и яростно ненавидели, но смирились с выбором отца. Трое внуков – два мальчика и девочка – выводили ее из себя. Они пошли в деда – были туповаты, любили поесть и закатывали истерику, если что-то было не по их. И Аделаида, эта Анаконда, бывшая директриса, педагог, перед которой трепетали даже отъявленные хулиганы, пасовала перед этими детьми. Слова поперек не могла сказать.
– Она на себя не похожа, – сказала однажды Нелли Альбертовна после похода в гости, откуда пришла с выпученными от недоумения глазами, – не думала, что человек так может измениться.
Аделаида умерла от рака спустя два года после своей странной свадьбы. На вскрытии настоял полковник – для порядка. Тогда и выяснилось, что рак.
И ведь никто из этих родственников не заметил, что Аделаида тает на глазах, слабеет с каждым днем. Дочь полковника – упитанная деваха – за ее спиной язвила:
– Худеет опять. Не жрет ничего. Все молодится.
Полковника раздражало постоянное недомогание жены – то встать не может от слабости, то ее тошнит, то голова кружится. Тут как раз на дачу надо ехать – посадить, прополоть, да и посидеть за шашлычками по-людски, чтобы закусочка, водочка, а она не стоит – ни принести, ни подать. Лежит и лежит. Не то что его жена – мысленно он продолжал называть свою бывшую жену просто женой. Здоровая баба, кровь с молоком. И детей рожала, и картошку копала, и суп варила. Никогда не жаловалась. А эта лежит и лежит. Даже спать с ней невозможно. Корчится от боли. Кто же знал, что так будет? А такая женщина была!
Что думала Аделаида, никто не знал. Она лежала на кровати, отвернувшись к стене, и не шевелилась.
– Наверное, она поняла, что сделала ошибку, выйдя замуж за полковника, – рассуждала Нелли Альбертовна, – наверное, семью хотела нормальную. А вон как получилось. Это она от тоски слегла, от разочарования.
Нелли Альбертовна была на похоронах. И я была. В гробу лежала незнакомая женщина, почти лысая, очень худая, как девочка-подросток. Я даже думала, что мы ошиблись, не на те похороны попали. На дальнем, страшном и неухоженном кладбище, до которого добирались несколько часов, вокруг гроба стояли незнакомые, дурно пахнущие, уже нетрезвые люди, бегали разновозрастные дети. На поминках все напились всерьез, по-хорошему, и про Аделаиду никто не вспоминал – разговоры шли о ремонте, деньгах, найме грузовика для переезда… Мы с Нелли Альбертовной были там совсем чужими, лишними и быстро ушли. Андрей на похороны не пришел.
Полковник после смерти Аделаиды сделал в ее квартире капитальный ремонт, даже духа Аделаиды там не осталось. Поклеил обои, шкаф-купе поставил с зеркалами, стенку дорогую со стеклом, люстру нормальную, с висюльками и кресла с диваном в коже.
В ремонте и подборе мебели активное участие принимала жена полковника – она и бра на стену заказала, как канделябр, и плитку в ванную – дорогую, в цветах, чтобы «богато» смотрелось. Она же и шкафчики на кухне повесила – много-много, во всю стену. И уголок с диванчиком, как ей нравилось.
Да, полковник вернулся к жене. А что ему оставалось? Та, пребывавшая все два года в тупом замешательстве и очумении, наконец пришла в себя. Муж был рядом, тик прошел, и квартира вдруг появилась – большая, три комнаты плюс люджия, где она выращивала свои любимые бегонии. Жена была совершенно счастлива. Про Аделаиду не заикнулась ни разу, ни словом. Как будто ее и не было.
Я понимала Аделаиду. И даже догадывалась, что она чувствовала – думала, что, сменив профессию и мужа, изменится сама. Наверное, надеялась, что с этим простым и запрограммированным на оливье и шашлыки полковником обретет покой и стабильность. Наверное, ей надоели умные, рефлексирующие, пустые, хотя и обаятельные мужчины, а полковник обещал предсказуемость. Он говорил то, что думал, и делал то, что говорил. Ей не нужно было угадывать, догадываться, домысливать. Ей надоели мужские комплексы и «выверты». Ей нужен был обычный мужчина, без закидонов, от которого знаешь чего ждать и чьи желания и мечты понятны, предсказуемы и просты до тошноты. Мне было ее безумно жаль. Я сделала ту же ошибку, что и она. Я ведь тоже вышла замуж, чтобы не быть одной, чтобы не взбеситься от одиночества, чтобы жить так, как все: знать, что будет завтра.
В любовь в браке я не верила. Не верю и сейчас. Верю в то, что каждый человек ищет комфорта в своем понимании. Ищет удобства. Выгоды.
Лена вчера тоже пришла в тоскливом настроении. Села, налила себе чай. Помешивала осторожно ложечкой, зная, что я терпеть не могу брякающего звука.
– Ну и чего ты сидишь, как будто кол проглотила? – спросила я.
– Не знаю, – честно ответила она, – настроение плохое.
– Это климакс. Поздравляю.
– Александра Ивановна, вы все шутите…
– А что мне остается? Сходи куда-нибудь…
– Куда? Мне не с кем.
– Сходи одна.
