Чудом оставшись в живых, но так ничего и не сделав, она вернулась в гримерку, где с горя дернула еще полташку вискаря и направила стопы в зал, где официантки, как могли, развлекали скучающую публику. Вибратор принялась предлагать приватные танцы, и, возможно, народ со скуки и согласился бы посмотреть на ее балетно-интимное искусство, если бы она сняла белый халат и переоделась бы в более подходящее платьице. Народ, и без того огорошенный полным мраком, недоумевал, повариха по залу шляется или кто? А поскольку коллектив давно привык к ее безумствам, никто и не думал предлагать ей переодеться. Слава богу, что хоть отвертку отдала. После этого памятного вечера с Вибратором мне пришлось попрощаться. Тогда же и появилась замечательно-знаменательная надпись на стене. А после нее и другие девчонки стали расписываться, уходя, но в основном шли признания в любви и пожелания хорошей работы, так как конфликтов на работе у нас практически не было, и уходили все довольно мирно. Вот короткая надпись с ошибкой «Пака», оставленная самой красивой и потому самой проблемной девочкой труппы. То есть проблемы шли не от нее, она тихо-мирно работала, и авторитет начальника, то есть меня, для ее восемнадцати лет был абсолютно непререкаем. Проблемы создавала ее красота: эта натуральная блондинка с грудью четвертого размера — живая Барби — нравилась абсолютно всем, и после каждой программы мужики становились в очередь в мой кабинет с просьбой познакомить их с девушкой. Однажды с таким же скромным вопросом «А как бы эту девочку того?» пришел один из учредителей клуба, что поставило меня в совсем неловкую ситуацию. Она ведь никому не давала, храня любовь к какому-то соседу по школьной парте. Короче — ужас. А кроме редкостной красоты Барби была наделена столь же невероятной глупостью, но хрупкое сердце ее страдало и убивалось, оттого что все мужчины видели в ней только сексуальный объект, и никто не ценил — не смейтесь — ее ум. Именно она стала притчей во языцех, когда однажды пожаловалась подружкам на негодяев-мужиков, которые так жестоко ее недооценивают. «Ну сделай что-нибудь, хотя бы почитай Ницше», — полушутя посоветовали те. — «Хорошо. А кто написал Ницше?» — спросила она. Все смеются до сих пор, а она между тем ушла из стриптиза и поступила в вуз, не знаю, правда, в какой!..
...Рядом с ее немногословным прощанием выведено помадой: «Ты — лучший!» — эту явную лесть оставила еще одна балерина. Она тоже уходила «в хорошие руки», не в институт, правда, а к интеллигентному мужику, который ради нее бросил жену. Ко мне он пришел с бутылкой вискаря в подарок, извиняясь, что доставляет такое неудобство — уводит сотрудника. Я сказал ему, что извиняться ни к чему, ведь и правда ничего хорошего нет, если твоя баба работает в стриптизе. Никогда мне не понять тех ребят, что живут с танцовщицами. Если любишь женщину, а она еженощно выходит на сцену в чем мать родила... То какая же тут любовь?! К такому, наверное, только альфонсы спокойно относятся.
...Из гримерки я прошел к барной стойке, где лежали стопочкой ненужные теперь меню, обернутые газетами. Газеты быстро пачкались, но официантки, не смущаясь, выдавали их гостям.
— Дайте мне чистое, — однажды вякнула одна фифа. — Это запачкано.
— Подумаешь, облевано немножко,— возразила официантка Жопа, невозмутимо осмотрев меню.— Вы не волнуйтесь, того повара уже убили.
Фифочка-красавица побежала жаловаться управляющему, но никто ее не слушал. Просто наше заведение не для таких, как она. Даром, что ли, сразу напротив входной двери у нас огромная вывеска: «Осторожно, ненормативная лексика». Наверное, уже завтра надпись закрасят, сделав обычную, светлую стену. Смоют фразочки в туалетах, которые я собственноручно надписывал несмываемым фломастером, чтобы народ и в,туалете не скучал. Например, напротив толчка, чтобы человек мог задуматься, я написал: «Масло масленое — это тавтология, а хуй хуевый — это трагедия». Над самым толчком надпись другая: «Подойди поближе, он короче, чем кажется» — и философское замечание, выведенное прямо на зеркале: «Другие не лучше». Да что там! ...Осмотрев туалет, вышел к гардеробу, где привязанные к вешалке белели банты — одежда гардеробщицы Катьки. Она встречала гостей в кафе в образе «голой пионерки», с красным галстуком, в белых бантах и гольфах. Я решил, что голая гардеробщица — хитрый тактический ход, чтобы не могла таскать деньги из карманов гостей: прятать некуда! Еще она выдавала ключи от платного туалета, и персонал звал ее Катька-Клозет. Гости, подходя к гардеробу, впадали в ступор, после чего начинали громко ржать. Но вот теперь остались от девочки одни бантики.
Впрочем, танцовщицы тоже поленились приехать забрать вещи, в которых выступали. Ведь они шились (или, что было очень редко, покупались) под номера, и в других местах бабы вряд ли будут в них работать. Матросские тельняшечки, зонтик из Таиланда, «шкурка» розовой пантеры и помятый костюм Снегурушки. Кто-нибудь что-нибудь да оставил кроме йога Коли, впрочем, он — отдельная тема для беседы. Реквизита у него больше всех, но при этом безотходное производство. Ни одной салфеточки, ни одной использованной ватки... Куда он их складывает? Один из элементов выступления йога: я бросаю в его голую спину дротики. Зал обычно вздрагивает на каждом броске. После этого я протираю его мужественную спину ватой, смоченной в спирте, так вот последнее время в мою душу закрадывались подозрения, что он не выкидывает ее, а поджигает на следующих программах, ведь в самом начале своего выхода он ест горящую вату. Чего добру пропадать-то?..
...Кто-то позвонил в дверь клуба. Я побрел открывать, ведь охраны нет, все уволены. За дверью стоял мой водитель Леха.
— Ну чего? Выносим?
— Давай.
И вдвоем мы принялись перетаскивать вещи к маме моего драйвера, живущей напротив клуба и имеющей свободную комнату, чтобы приютить все это бесхозное пока что добро: мои книги анекдотов; картины известного питерского художника-авангардиста Кирилла Миллера (изобразившего меня во всевозможных причудливых видах, их иногда покупали ради прикола ярые поклонники)... Увидев картины, мама спросила, что это, а узнав ответ, огорчилась, что так ни разу и не сходила посмотреть на шоу. Хотя ей около 70, но она как из песни Сукачева: «Моя бабушка курит трубку!..»
Вера Григорьевна не курит, но любит бокс и хоккей. Нередко мама звонит Лехе, а он ей кричит в трубку: «Мама! Не отвлекай! Бокс!»
— Где?! По какому каналу?! — И она тоже мчится к телевизору.
Какое-то время я даже жил у нее, пока моя квартира ремонтировалась, и не уставал удивляться . Она может пойти с утра в магазин с авоськой и оказаться где-нибудь под Суздалью в пешем турпоходе. Дома у нее растет марихуана, посаженная сыном, и мама поливает ее согласно графику. Ей объяснили, что это такое, и она удивилась, сказав, что в ее время только бухали, а сейчас вон оно как... Но не осудила. И еще пообещала вытирать пыль с картин, пока им не найдется достойное применение.
...Когда мы закончили с грустным переездом, разгребли все закрома родины, в клубе почти ничто уже и не напоминало о веселых днях. Но тут... под сценой я обнаружил еще один мешочек с вещами. С виду шмотки женские, но очень уж большого размера, ни одной из танцовщиц они бы не подошли, а среди них — сильно потертая толстая тетрадь с пожелтевшими страницами в некогда дорогом кожаном переплете. Страницы не развалились от старости лишь благодаря качеству тетрадки. Это оказался дневник. Конечно, читать его было грешно, но поймите мое изумление: стриптизерки — и еще что-то пишут?! К тому же на последних страницах я обнаружил свое имя и поэтому не мог сдержать любопытства. Кто автор дневника, я понял уже через несколько страниц — это Хельга, транссексуалка, которая работала еще в питерском заведении. О ней я знал немного, лишь то, что она «переделалась» из мужика в бабу, когда ей было сорок лет. Это почти столько же, сколько мне сейчас. Как в таком возрасте можно пойти на такие кардинальные перемены?! Как можно поставить на карту и карьеру (по моим данным, до операции Хельга была ведущим инженером на заводе), и семью? Как такое возможно, что может толкнуть человека на этот шаг, всегда оставалось для меня загадкой, потому я и поступил так некрасиво, сунув свой красивый мужской нос в чужие записи транссексуала. Надо сказать, текст был еще тот: то он шел от мужского лица, то от женского; то напоминал вырезки из медицинской энциклопедии, то отрывки любовных романов; стиль его тоже был странный, то пафосный, словно написан в назидание потомкам, то абсолютно интимный. Казалось, что писали его несколько человек...
