использовали для возгорания зеленого огня, несомненно содержалась внутри. Нащупав рядом кучу факелов, киммериец некоторое время не мог понять, чего ему хочется более всего — возблагодарить богов за из милость или от души выругать глупца, так небрежно обращающегося с горючей смесью. Взяв несколько факелов, он отошел как можно дальше от кувшина и вынул из-за пояса огниво. С ним как с оружием и подвешенным на кожаном ремешке кусочком металла, все время показывающим на север, варвар никогда не расставался.
Вспыхнул свет. Конан, глаза которого уже успели привыкнуть к темноте, еле удержался от парочки тех выражений, которые не допускаются в приличном обществе.
Стеснительность не входила в число качеств, присущих варвару, но он не хотел ненароком оскорбить местных богов. Кто знает, какие у них нравы?
Конан обвел факелом вокруг себя — зеленое пламя вытянулось шлейфом. Помещение, в котором он оказался, напоминало кладовую замка. Глиняные горшки и странные кривобокие сосуды занимали почти половину комнаты.
Здесь же кучей лежали тряпки, показавшиеся варвару смутно знакомыми. Он приблизился и поднял одну из них — это было женское платье из легкой ткани, приятной на ощупь. Оно было сшито на человека с нормальным ростом и явно было бы велико любому жителю селения. Северянин не был большим знатоком фасонов женской одежды, но даже ему показался странным и покрой и узор в виде множества тщательно обшитых дырочек. До каких же только несуразиц не додумаются женщины во все времена? Зашивать дырки — это понятно, но проделывать их нарочно?
Поистине, гораздо проще справиться в одиночку с целой армией, чем понять, что у женщины на уме…
Миновав несколько залов и спустившись по лестнице, ступени которой оплавились настолько, что представляли собой нечто вроде заледеневшего горного склона, варвар обнаружил целый склад разных одеяний.
Все они были небрежно разбросаны по полу, словно добыча мародеров, наспех спрятанная от чужих глаз. Присмотревшись повнимательней, Конан обнаружил, что здесь лежала, не только одежда, на полу валялись украшения, посуда и прочие предметы домашнего обихода.
Варвар поднял одну вазу, повертел ее в руках и отбросил на ворох тряпья. Несомненно — это работа искусных мастеров, за которую можно было бы выручить немало золотых монет в любом уголке цивилизованного мира. Киммерийцу показалось странным, что неведомые люди, натащившие сюда все это богатство, полностью обошли вниманием оружие.
Хотя, как знать, может быть, он наткнется на что-то вроде оружейной…
Бросив взгляд в сторону, киммериец заметил окно, более чем неуместное в подземном помещении. Окно как окно, представляющее собой вытянутый полукруг, обрамленный вытянутыми же лепестками. Самое обыкновенное, если не считать того, что за ним виднелись неровные ряды каменной кладки вперемежку с землей и чем-то похожим на огромные куски спекшейся смолы.
Вдруг в глубине темного подтека сверкнуло что-то блестящее. Варвар приблизился и, поднеся поближе шипящий факел, нагнулся. Взору его предстал узорчатый гребешок из темного золота и высохшие пальцы, судорожно вцепившиеся в него. Длинные ярко-красные ногти и тоненькие колечки с разноцветными камушками говорили о том, что хозяйке гребешка была вовсе не безразлична ее внешность.
Жалость не была особенно частой гостьей в сердце киммерийца, но даже его впечатлило увиденное.
Неприятно должно быть уходить на Серые Равнины вот так внезапно, с не до конца расчесанными волосами.
Мысленно произнеся короткую молитву, которой в их деревне провожали усопших, Конан отправился дальше.
Вскоре, варвар обнаружил, что дыра в стене одного из залов ведет в подземный ход. Одна незадача — некто, его прорывший, ростом был куда меньше киммерийца и значительно уже в плечах. Что ж, не впервой обдирать собственную шкуру, тем более, что другого выхода может и не быть, а из дыры тянет свежим воздухом.
Впрочем, ползти пришлось недолго. Не прошло и четверти колокола, как тесный подземный ход сменился пещерой с гладкими как будто полированными стенами и полом, ровным подобно замерзшему озеру.
Оттуда по гладкому почти отвесному желобу он пробрался в другую пещеру, побольше. Она была совершенно пуста, если не считать кучи серого ноздреватого камня, почти загораживающего выход.
С досады, что придется снова протискиваться подобно малолетнему воришке в кухонное окно, варвар стукнул ногой по этому неожиданному препятствию.
Внезапно то, что казалось прочным камнем, с шуршанием осыпалось вниз, открыв взгляду то, что Конан менее всего был готов увидеть. Перед ним находилось статуя, напоминающая изваяния, которые ему доводилось видеть в саду заморийского вельможи Корруана, любившего ради потехи гостей устраивать в своей резиденции гладиаторские бои. Все находили вкус этого аристократа весьма странным. Скульптуры которые он собирал, изображали существа, находившиеся на грани отчаяния: ребенка-калеку, девушку, оплакивающую возлюбленного (именно мимо этой скульптуры должны были проходить гладиаторы, отправляясь на арену), зверя, издыхающего в капкане.
Неведомый мастер из тусклого темного материала, напоминающего застывшую смолу, запечатлел жуткую и трагическую сцену. Ребенок, не более четырех луп от роду лежал на земле, в ужасе закрывая ладошками глаза, а рядом, огромный пес пытался прикрыть его своим телом от незримой опасности.
Рядом под слоем не то пыли, не то мелкого песка что-то блеснуло. Конан поднял предмет, оказавшийся серебряным ошейником, по размеру вполне подходящий изваянию пса. Рисунки на тускло поблескивающем обруче напомнили северянину те, которыми пользовались когда-то жители его родной деревни, не владевшие искусством письма.
Разглядывая нацарапанные там фигурки, варвар догадался, что ошейник — знак признательности хозяина за спасение его от волков. Но при чем здесь спасение ребенка? И к тому же, если бы волкодав собирался обороняться от стаи хищников, поза его была бы совсем другой. Здесь же пес как будто пытался защитить своего маленького хозяина от дождя. Или от чего-то гораздо более опасного, чем дождь.
Конан, за свою жизнь успевший повидать много гораздо более страшного и трагического, чем выпало бы на долю десятка обычных людей, вдруг ощутил, как холодная дрожь пробегает у него по спине.
Кажется, хауранец, с которым они пару лун назад на двоих осушили бурдюк душистого вина из Кироса, не зря болтал про великую силу искусства.
Но почему от простого удара его ладони субстанция, казавшаяся камнем, так легко осыпалась вниз? Конан нагнулся. Взял щепоть. Растер между пальцами. Понюхал. Сомнений не оставалось — это был пепел, слежавшийся от времени.
Поток свежего воздуха становился все сильнее. Направляясь ему навстречу, киммериец миновал еще несколько пещер. В одной из них он увидел такую же гору серого пепла, скрывающую под собой скульптуру. Движимый любопытством, варвар уже привычно слегка хлопнул ладонью по ноздреватой поверхности.
Скульптура оказалась не такая впечатляющая, как та, первая. Всего-навсего старик, пытающийся убежать от неведомой опасности и застигнутый в миг последнего отчаянного усилия. В следующей пещере несколько фигур были открыты для глаз, но выглядели незаконченными, как если бы скульптор разочаровался в своей работе, едва начав. Лошадиная голова, что-то по очертаниям напоминающее скорченную человеческую фигуру. Но во всех них было что-то столь же жутковатое, вызывающее желание как можно скорее убраться отсюда, по возможности не оглядываясь.
В конце узкого прохода, стены которого поросли окаменевшими ракушками, слабо забрезжил свет. Вскоре свет факела стал лишним и варвар без сожаления расстался с ним, мощным движением загнав половину рукоятки в трещину, протянувшуюся от пола до потолка.
Скоро он выберется отсюда, а потом вернется и продолжит поиски того, ради чего он задержался в этой странной деревушке. В той части подземного помещения, которую варвар успел осмотреть, не нашлось
