странно их там не найти. Лодочный сарай — это все же мастерская, а мастерская — это острые инструменты, содранная кожа и, следовательно, кровь. Правда, совпадений с ДНК Моники Видич не обнаружено. Нет совпадений и с ДНК первых двух жертв.
Вито переворачивает страницу у себя в блокноте и обращается ко всем:
— Сегодня утром позвонили из агентства по поиску без вести пропавших. Нашли у себя в базе данных человека по нашей ориентировке. Старшая жертва — Натаниэль Лаккар, семидесятидвухлетний вдовец из Франции. Впервые за десять лет выбрался за границу. Кажется, с полвека назад женился в Венеции и вот приехал посмотреть на город в последний раз перед тем, как погибнуть.
Перекрестившись, Валентина спрашивает:
— Имя второй жертвы установить не удалось?
— Пока нет. Но думаю, и она окажется случайной.
— Случайной?!
— Я так сказал? — поправляется Вито. — В смысле, убийца жертву не знал.
— Я так и подумала, — облегченно говорит Валентина. — Странно слышать от вас о случайных жертвах. Вы ведь сами говорите, что случайных жертв нет. Всегда есть причина, по которой убийца их выбирает.
— И? — спрашивает Вито, не совсем уверенный, к чему ведет Валентина.
— Церковь. Возможно, храм Божий — то, что объединяет все жертвы. Натаниэль приехал в Венецию посмотреть на церковь, в которой венчался. Моника Видич с отцом перед ужином и ссорой ходили в церковь. Что, если убийца выбирает себе жертвы в одной или двух конкретных церквях?
Рокко подхватывает мысль:
— Серийный убийца в церкви легко получает достаточно времени, чтобы выбрать себе жертву. В эту концепцию прекрасно вписывается осквернение базилики.
Вито, внимательно слушая, кивает.
— Рокко, проверь все церкви, связанные с жертвами, а заодно со всеми именами в системе — включая имена людей с острова Марио.
На какое-то время все совершенно забывают об Изабелле. Эксперт, похоже, не против — стоит, скрестив на груди руки, и счастливо следит за алхимическим процессом следствия: у нее на глазах ничто превращается в нечто. Но тут Вито вновь смотрит на Изабеллу, кивает, и она берет слово:
— Отлично. Еще плохие новости: мы сравнили образцы краски с тела Моники с теми, что взяли с гондолы Марио. Не совпадают. Краска, правда, далеко не обычная, не дешевая. Мы сейчас пытаемся выяснить, кто производитель, номер партии, происхождение и прочая, прочая. Как только преуспеем, детали я вам сообщу.
Голос подает Франческа Тотти, эта серая мышка, совершенно незаметная и не такая красивая, как Валентина. Однако в голосе ее звучит крутой профессионализм:
— Не нашлось ли интересных отпечатков пальцев на пиле и гондоле? Может, установили закономерность использования техники по отпечаткам на мониторах и вокруг них?
Валентина поражена.
Вито смотрит на нее.
Прокололись.
Покачав головой, Валентина отвечает:
— Мы сняли отпечатки. Уверена, так и есть.
Однако по лицам собравшихся понятно: никто отпечатков не снял.
— Закономерность использования помогла бы установить, кто управляет и чаще всего входит в систему безопасности, — чеканит слова Франческа и добивает: — А заодно — выявить связь обитателей острова с использованием гондолы и прочих лодок.
— Сама знаю! — огрызается Валентина.
Вито смотрит на нее и сознает: не того человека поставил он вести это дело.
Capitolo XLIX
Келья Томмазо настолько мала, что, ложась на кровать, он упирается головой в одну стену и ногами — в противоположную. Человек, боящийся небольших замкнутых помещений, умер бы здесь от страха, но Томмазо размер комнаты сейчас не волнует. Кажется, будто он в самом уютном месте на всем земном шаре.
Поразительные вести принес еврей Эрманно. Они потрясли Томмазо до самого основания. Теперь келья — самое безопасное место, где можно свернуться калачиком и подумать.
И Томмазо думает.
Ему все еще не по себе. Как эти жиды добивались сделки! Торгаши, одно слово. Как отчаянно пытались они принудить Томмазо к продаже. За гроши, несомненно, тогда как сами, заполучив его семейную реликвию, бросили бы клич по всей Европе, желая найти щедрого покупателя. Томмазо и гневается, и в то же время отчаивается. Ведь надеялся отыскать ответы, а получил еще больше вопросов. Причем далеко не приятных.
Неужели мать — член тайного культа?
Не дай бог! Томмазо вызывает в памяти строки из письма: «…ты должен беречь ее не только жизнью, но и душой. Важность содержимого шкатулки чересчур велика и в письме ее не выразить». Похоже, мать знала о дьявольском предназначении таблички. Из благих ли побуждений отдала ее сыну? «Храни ее неусыпно…» — просила она.
Правда ли сказана в жидовских книгах? Дарует ли его, Томмазо, табличка неземную силу, если объединить ее с двумя другими частями?
Его табличка… Томмазо не заметил, как стал думать о ней как о своей собственности. Хотя так и есть, табличка — его. Она принадлежала его роду несколько поколений. Теперь ее нет. Томмазо упустил семейное сокровище, чем подвел мать. Не выполнил единственной ее просьбы.
Томмазо чувствует вину и вместе с тем — нарастающий гнев. Аббат. Посмел отнять подарок матери!
Томмазо спешит себя утешить: если табличка и правда наделена сатанинской силой, то пусть она хранится у святого отца, в пределах католической церкви. Так безопаснее. Хотя… Тюрьмы и пыточные камеры государственных дознавателей полны коварных священников.
Томмазо вытаскивает из-под кровати ларец, желая перечитать письмо. Вдруг найдет детали, каких не заметил раньше, и они помогут разобраться?
Но под кроватью ничего, кроме пыли. Томмазо встает на колени и снова запускает руки под кровать. Пусто.
Келья крохотная, так что никуда шкатулка потеряться не могла. Нет сомнений, ее выкрали. По приказу аббата, в этом Томмазо тоже уверен. Но зачем?
Томмазо закипает от гнева. Завтра, завтра же он потребует у аббата вернуть табличку. И плевать на последствия. Плевать!
Голова идет кругом, начинает болеть. Задув единственную свечку, Томмазо ложится в постель, желая одного — поскорее заснуть.
И хотя в душе настоящая буря чувств, усталость берет свое. Вскоре юный монах погружается в сон, темный и наполненный ритмом, как вода, по которой Томмазо так любит грести.
Слышится некий звук. Это голоса. Стучат… Двери келий распахиваются. По коридорам бегут люди. В обители паника.
Поднявшись с кровати, Томмазо идет к двери, выглядывает наружу.
— Пожар! Горим! — кричит один монах, пробегая мимо.
