вспоминал, что у меня есть комната с таким названием. Комната Уединения – звучит восхитительно! Такое название предполагает, что хозяин комнаты ведет жизнь, полную забот и наслаждений, но иногда ему хочется «уединиться», чтобы выпить коньячку у жаркого камина или предаться приятной, праздной болтовне на красных с позолотой диванах с кем-нибудь вроде очаровательной соседки, леди Бэтхерст. С обычным для меня преувеличенным энтузиазмом я постарался, чтобы жизнь в Биднолде била ключом, тогда у меня был повод иногда «уединяться» и отдыхать от нее.
Я завел у себя музыкальный салон (еще не умея играть на гобое), бильярдную (никогда до того не держа кия в руках), комнату для игры в карты (к этому времени я уже полюбил рамми и безик), студию (где намеревался обрести основы живописи), кабинет (на тот случай, если меня посетит Пирс и почувствует себя не в своей тарелке среди восточной роскоши Комнаты Уединения), Утреннюю Комнату (она выходит на восток, там я провожу время с девяти до десяти часов утра, просматривая счета и расходы) и, конечно же, великолепную Парадную Столовую (после обилия яств на столе каждый захочет «уединиться», чтобы в спокойной и уютной обстановке переварить еду).
Пособие, выдаваемое мне королем как мужу Селии, составляло ежегодно две тысячи ливров – еще год назад я и мечтать не мог о таких деньгах. На них я купил китайскую мебель для Комнаты Уединения, стены обил ярко-красной тафтой, отделанной рюшем, кресла обтянул алой, карминной и золотистой материей, пол устлал ковром из Чанчжоу с таким сложным узором, что ткать его пришлось тысячу дней.
Я был в восторге от отделки комнаты. Потчуя пивом усталых драпировщиков, я мысленно поздравил себя с тем, что выбрал такие яркие тона красного, пунцового и золотого, и мне тут же пришло в голову остроумное решение, как сделать так, чтобы гости, с которыми я буду «уединяться» в этой комнате, не омрачили ее унылыми, серыми цветами своих одежд. Я решил заказать великолепный набор алых шарфов, сине-фиолетовых шалей, ярко-красных комнатных туфель, розовых шляпок, желтых перьев, чтобы наряжать в них своих
Как вы уже поняли, Селия не принимала никакого участия в обустройстве дома. Хотя имелась договоренность, что по необходимости она будет проводить какое-то время в Биднолде, но король предпочел, чтобы она жила ближе к нему, и поселил новоиспеченную леди Меривел в миленьком домике в Кью – недалеко от Уайтхолла, если плыть по реке. Ходили слухи – я узнал об этом от друзей при дворе, – что летними вечерами, когда страсть к моей жене перевешивала
Теперь позвольте рассказать о моих первых попытках стать художником.
Тридцать холстов, четырнадцать кистей, пятьдесят восемь тюбиков краски и мольберт – все это прислали «Пелисье и Дру» из Лондона. Мой портной сшил мне шляпу с вислыми полями, как у великого Рембрандта, и просторное платье из мешковины, в котором, признаюсь, я был больше похож на свинаря, чем на художника Возрождения.
Я с истинным пиететом отношусь к деятельности, которая соединяет разные цвета. Если я и обладаю творческим воображением, то только в области цвета и света. Моя мечта – полностью отказаться от рисунка и чистые холсты покрывать сразу красками. Однако я понимал, что художнику не обойтись без предмета изображения, а что я мог нарисовать, кроме отдельных частей человеческого тела, – той анатомии, которую поклялся предать забвению, но так и не смог забыть?
На своей первой картине я изобразил мужское бедро и ягодицы. Фон задумал красно-коричневый, пасторальный: выходило, что отрубленная человеческая конечность шагает по пшеничному полю. (Я предпринял довольно жалкую попытку нарисовать на заднем плане горку, а на переднем – несколько колосков.)
Мускулатура ягодиц и бедра была, как мне кажется, отчетливо и точно прорисована, однако, когда я дрожащими от волнения руками стал накладывать масляную краску, стало ясно, что я не имею ни малейшего понятия о передаче светотени (и создании иллюзии третьего измерения), и, хотя я трудился допоздна, у меня ничего не выходило: на холсте был всего лишь кусок ветчины на фоне омлета. Сняв шляпу с вислыми полями и балахон, я лег в постель, где в бессильной ярости грыз простыню, чтобы не разрыдаться.
На следующий день мне в голову пришла блестящая мысль. Если я могу достоверно изобразить отдельные части человеческого тела, то, конечно же, смогу нарисовать его целиком – особенно, если у меня будет натурщица.
После завтрака я приказал привести лошадь Плясунью (еще один подарок короля) и поехал на вершину холма, где располагалась деревушка Биднолд. Там я постучался в дверь «Веселых Бездельников» – небольшой уютной таверны; время от времени, когда хотелось услышать грубую речь, вдохнуть запах заведения, где пьют пиво, курят табак и смачно плюются, я посещал ее.
В таверне работала некая Мег Стори, и манерами, и дразнящей полной грудью она напоминала Рози Пьерпойнт; к ней меня тянуло против воли. Я бессовестно льстил ей и обещал заплатить, если она придет ко мне в студию позировать. Я заверил женщину, что не собираюсь писать ее обнаженную – нет, она будет красиво задрапирована в платки и шали, с букетиком герани в волосах, – это позволит мне использовать любимый красный цвет, тот, которым я злоупотребил, рисуя мужское бедро, однако я был уверен, что без этого цвета у меня вообще ничего не получится.
Мег Стори пришла в холодное сентябрьское утро. Увидев меня в балахоне и шляпе, она не смогла удержаться от смеха. Мое смущение усилилось, когда, сняв плащ, она пожаловалась на холод и отсутствие солнечного света.
– Окнам в студиях положено выходить на север, – важно сказал я, затачивая кусок угля. – Художники должны работать при таком освещении.
– Почему? – спросила Мег Стори.
Я поднял глаза. Не хотелось признаваться развязной гостиничной потаскухе, что ответ мне неизвестен.
– Такой свет лучше для художника.
После долгих колебаний и возражений Мег Стори согласилась снять одежду и остаться в одних панталонах. Усевшись на высокий стул, она позволила накинуть себе на плечи красную шаль, соблазнительно ниспадавшую на одну из ее пышных грудей с яркими сосками. Я сделал шаг назад. Ее волосы песочного оттенка цветом напоминали мои, только были тоньше и более шелковистые. Выглядела она прелестно. У меня руки чесались – хотелось поскорей взяться за кисть. Теперь понятно, сказал я себе, что чувствовали фламандские художники, когда принимались рисовать своих сладострастных Диан и пышнотелых пастушек…
Я стал набрасывать углем шею, плечо и правую грудь Мег. Ее панталоны начинались с талии, но я прекрасно представлял, что находится под ними. Хорошо зная форму женской ноги и жировые отложения в верхней части бедра, я мог нарисовать то, чего не видел. Работая, я так возбудился, что чресла мои затвердели, а когда рисовал руку, то с трудом отогнал внезапное видение: перламутровые ноготки в страсти царапают мою спину. К счастью, размеры холста и просторный балахон скрыли от Мег внешние признаки моего возбуждения, и она, несмотря на холод, покорно позировала более двух часов.
После полудня Мег нужно было возвращаться в таверну «Веселые Бездельники» подавать обед. Я сунул ей флорин и попросил прийти на следующее утро. Несмотря на сильное желание, я не предпринял никакой попытки привлечь ее к себе. Искусство, подумал я, выше животного влечения.
Но от картины я не мог оторваться. Даже вернувшись домой поздно вечером после отменного ужина у леди Бэтхерст, я тут же отправился в студию, зажег несколько ламп и стал рассматривать изображение Мег Стори, чувствуя при этом большое удовлетворение. Как приятно созерцать вполне прилично нарисованное тело, а не отдельные его части! Мне пришла в голову образная мысль (по своей метафизичности достойная Пирса), что искусство сделает и меня цельным человеком.
