иностранцы не особенно желанные гости в этих местах. Поэтому нам и приходится держаться проселочных дорог. Рано или поздно мимо будет проезжать машина, грузовая или легковая. Эта дорога ведет к шоссе, соединяющему Ганьшуй и Цзуньи. Когда мы доберемся до Цзуньи, оттуда будет недалеко до Гуйяна. Там ходят поезда, автобусы. Ты сможешь вернуться в Гонконг.
Диана была поражена этой длинной речью, самой длинной, которую она слышала от него. Ей так хотелось поверить в услышанное! День все тянулся и тянулся, пока наконец свет солнца не начал меркнуть. Диана знала, что короткие серые сумерки быстро закончатся и начнется их первая ночь под открытым небом. Она обнаружила тоненькую струйку воды, стекавшую по скале. Когда она попыталась умыться, она поймала себя на том, что жалеет о той бутылке с «О де Пату», оставшейся в Гонконге. Эта мысль заставила ее вспомнить о Мэте и доме. Лучше не думать о таких вещах… Она вернулась и обнаружила, что Чан Пин распаковывает провизию. Она не хотела есть, ее мучила только жажда. Он присел на корточки рядом с ней.
– Может быть, нам придется остаться здесь на ночь…
– Это не опасно?
– Если мы будем сидеть тихо, все будет в порядке.
– Ты на самом деле так считаешь?
– Посмотри на меня.
Его глаза блестели; в сумерках они были еще более красивы.
Чан Пин не выглядел больше уставшим – он казался таким полным сил и энергии, что Диана посчитала вполне естественным дотронуться до его руки. Но она тут же очнулась и в отчаянии подумала, что опять посылает неверные сигналы. Она быстро отпустила его руку.
– Извини.
– За что? – Он улыбнулся еще шире.
– Просто я подумала, что с моей стороны было не очень умно брать тебя за руку, вот и все.
– Китайцы не особенно задумываются над такими вещами. – В его голосе прозвучал оттенок укоризны. – Обычный китайский мужчина не сделает никаких далеко идущих выводов просто потому, что женщина дотронулась до него в знак дружбы.
– Извини.
– А на Западе так же?
– О да. Мужчины и женщины могут дотрагиваться друг до друга без того, чтобы…
Когда она оборвала фразу, его добрая улыбка, казалось, заверила ее: «Да, ты была немного бестактна, но ты уже прощена, и из-за этого ты нравишься мне даже больше». Потом они долго сидели рядом и молчали в сгущавшихся сумерках, пока наконец Диана не поймала себя на том, что сравнивает его молчаливость со словоохотливостью Пака Сондо. Корея, Сонни… Теперь ей казалось, что все это было давным-давно. Наконец Чан Пин пожелал ей спокойной ночи и пересек дорогу в поисках места, где можно было бы прилечь. Температура понизилась примерно на градус; в ноздри Дианы проник слабый запах сырого камня. У нее не было ничего мягкого, на чем можно было бы лежать. Наконец она устала искать удобную позу и просто улеглась на спину, глядя в звездное небо широко раскрытыми глазами. Она находилась далеко от чего бы то ни было, в глубине Китая, одна, если не считать Чан Пина, но чудовищность ее положения не тревожила ее. Вообще-то, все казалось ей похожим на приключение, почти как в каком-нибудь боевике. Конечно, опасность могла таиться где-то рядом, но она не казалась настоящей, реальной. А вот тишина и спокойствие были реальными… Она представила себя летящей на самолете, в тысячах километрах над Сычуанью, взирающей сверху на обширный безмятежный мир. Она подумала, может быть, какой-нибудь пассажир в пролетающем там, вверху, самолете занят именно этим? Такое состояние одиночества, большей частью недоступное в бурлящем, суетливом мире, было в своем роде даже приятным. Вдруг она явственно ощутила рядом присутствие матери и подняла голову, почти веря в то, что увидит Джинни. Но вокруг была одна темнота. Диана закрыла глаза, наслаждаясь неожиданным ощущением счастья. Ее мать была рядом, слева и справа, перед ней и позади… Казалось, ее голос убеждал, что все будет в порядке. Не важно, насколько плохим кажется положение сейчас, с тобой все будет хорошо.
– Мама, – прошептала она. – О, мама, я так рада!..
Ее последней мыслью перед тем, как она заснула, была мысль о том, что уже много лет она не чувствовала себя так легко и свободно.
Она проснулась, услышав как Чан Пин говорит:
– Сегодня не будет солнца.
Он оказался прав: рассвет наступил, но солнце так и не показалось.
Вместо этого всего в сотне метров над их головами небо было затянуто плотным покрывалом облаков. Это выглядело так, словно на них собирался обрушиться дождь, дожидаясь того момента, когда они окажутся наиболее беззащитными, не имея укрытия поблизости. Дождь выжидал, прежде чем сорваться с привязи и хлынуть потоками.
Местность вокруг казалась все такой же мрачной и унылой. После каждого поворота дороги, тянувшейся между двумя высокими гранитными стенами, путники обнаруживали не долгожданную равнину, а новые высокие утесы, с вершинами, скрытыми в облаках. Из-за тяжелого воздуха Диана покрылась испариной. В атмосфере застыла влага, она словно проникала в поры и смешивалась с потом. Диана почувствовала себя такой грязной, что, казалось, ей уже никогда в жизни не отмыться. Речка, в которой она обмылась двадцать четыре часа назад, была теперь для нее не более реальной, чем выцветшее фото в бабушкином альбоме. Они остановились передохнуть. Чан Пин присел у обочины дороги и закурил. Бодрость и оптимизм прошлой ночи теперь покинули Диану. Ее ужасала перспектива остаться одной в этом пустынном месте. Ею стала овладевать навязчивая идея, что Чан Пин был способен все это время вынашивать мысль завести ее подальше от Чаяна и бросить в пустынном месте. Она понимала умом, что у него нет причин желать этого, но разум не приносил ей успокоения.
Диана уже собралась спросить у него, что он думает, когда вдруг услышала звук двигателя.
Акустика в этом ущелье могла свести с ума: каждый раз, когда им казалось, что машина, звук двигателя которой они слышали, вот-вот появится в поле их зрения, желанный звук затихал за очередным поворотом дороги. На сей раз он все же приближался, затем послышался рядом, усилился, и они увидели маленький грузовик. Тормозя, он визжал и рычал; тормоза все еще действовали, но, очевидно, требовали длительного ремонта. Водитель высунулся из кабины, чтобы заорать на Чан Пина, стоявшего посреди дороги и размахивавшего руками.
Потом его голова повернулась, и он заметил Диану. Она бы обрадовалась, если бы не устала так сильно. Водитель оказался пожилым маленьким человечком – он едва возвышался над приборной доской. Сейчас глаза его так расширились, что Диана даже на расстоянии смогла разглядеть белизну вокруг его зрачков. Ему пришлось приложить определенное усилие, чтобы открыть дверцу: она подчинилась с мрачным лязгом. Когда он высунул ноги из кабины, они повисли в воздухе высоко от земли, и он вынужден был прыгнуть на дорогу.
Он был одет в типичную одежду крестьянина: мешковатые синие шорты, из которых торчали безволосые ноги, похожие на два бобовых стручка, обутые в соломенные сандалии, и синюю куртку на несколько размеров больше, чем следовало.
Когда он подошел ближе, Диана увидела два сгустка слизи в уголках его глаз, такого же цвета, как и сопля, повисшая под левой ноздрей. Он стал обходить ее по кругу, очевидно не веря своим глазам. От него несло потом и смесью запахов: уксуса, дерьма и табака, впитавшегося в кожу. Эта смесь напоминала Диане запах грязного нижнего белья, которое слишком долго пролежало в теплом месте, дожидаясь стирки. Когда он открыл рот, чтобы заговорить, она увидела, что у него совсем нет зубов. Он приблизился к ней, критически склонив голову набок, отошел, потом снова приблизился. На этот раз он провел рукой по руке Дианы, после чего сложил колечко из указательного и большого пальца и стал смотреть на нее через это колечко. Он повернулся вполоборота к Чан Пину и сказал что-то вроде «Джерн кер пар». Чан Пин стал что- то говорить ему льстивым голосом, но водитель махнул рукой, веля замолчать, и продолжал рассматривать Диану. Снова и снова он повторял «Джерн кер пар». Диане стало ясно, что, если бы она была лошадью, он не купил бы ее даже для того, чтобы наварить из нее клея.
– Что это значит «Джерн кер пар»? – резко спросила она у Чан Пина.
– Хм-м… я не очень понимаю его диалект.
