Это был мандаринский диалект китайского, где четыре тона разнообразили каждый слог. Строфа зазвучала как напев, и стихи полились в сыром воздухе камеры, задевая струны души обоих мужчин.
Цю опустил голову. Саймон медленно повторил стихотворение, на этот раз по-английски:
Саймон неотрывно смотрел в лицо Цю.
– Ли Бо, величайший китайский поэт. Каждый китаец знает эти строки – он рождается с ними на устах. Эти стихи нельзя перевести как… песню изгнанника. Вынужденный жить в чужой стране, он видит ту же луну. И вспоминает. И плачет. – Саймон подался вперед через стол, так что они с Цю теперь почти касались друг друга. – Мы с тобой оба потеряли близких. Но стихи Ли Бо продолжаются вместе с белым лунным светом. Тогда, сейчас и вечно – все остается тем же, вне зависимости от того, где может быть дом…
Глаза Цю оставались закрытыми.
– Я…
Саймон еще подался вперед, боясь разрушить хрупкий росток возрождавшейся жизни в человеке напротив.
– Что?
– Я… я не должен был говорить так о твоей дочери. Не… невежливо.
– Ты хотел причинить мне боль.
Цю закусил губу и кивнул. Его лицо было покрыто потом: Саймон понял, что китаец вступил в борьбу с каким-то дьяволом, поселившимся в нем.
– Ты хотел отомстить, Цю Цяньвэй. Потому что я подвел тебя.
– Нет! – Наконец Цю открыл глаза, его самообладание рухнуло. – Потому что у тебя все еще есть ребенок… дети. А я… я… – Цю опустил голову на руки.
Саймону потребовалось некоторое время, чтобы понять, что китаец плачет. Когда он понял это, он быстро встал и обошел стол, прихватив стул с собой. Он подсел к Цю и после секундного раздумья положил ему руку на плечо.
– Когда рушится все, на что надеется человек… – Голос Цю звучал глухо, потому что он говорил в стол, но Саймон понял смысл его слов. – … Он узнает кое-что о самом себе. Плохое. Я не верю, что когда- нибудь снова увижу моего сына. Я хотел причинить тебе боль, потому что я завидовал! И я презираю себя за это!
– Может быть, ты еще увидишь Тинченя. Когда-нибудь…
– Нет, нет. – Цю выпрямился, отбросив руку Саймона. – Я не надеюсь на это. Но у тебя дела обстоят не так. У тебя и твоей дочери есть шанс. – Он прервался, чтобы сделать неровный, судорожный вдох. – Диана жива. С ней все в порядке.
После этого в памяти Саймона появился пробел. Наверное, он перенес свой стул, потому что они снова оказались лицом друг к другу, и изо рта Цю опять свисала очередная сигарета. Саймон смотрел на собеседника и думал, насколько его собственное выражение лица похоже на то застывшее выражение на лице у китайца, и как жалки их лица.
– Это правда, что ты работаешь на Суня?
Цю колебался лишь несколько секунд.
– Да.
– Информация взамен на благополучие Тинченя?
– Да.
– А Диана?
– Основное, что заботит Суня, – это «Благоволение». Он был недоволен мной, потому что мне так и не удалось узнать что-либо существенное об этом плане. Вот почему ему понадобилась Диана.
– Черт возьми, а она-то какое отношение имеет ко всему этому?
– Она знает о «Свитке благоволения».
– Но она ничего не знает об этом! Я никогда ничего ей не рассказывал.
– В тот вечер после похорон я подслушал, как вы все выпили «за благоволение» или что-то в этом роде. Диана сказала, что она присоединяется к этому тосту, я слышал это! И я рассказал это Суню.
– Но она же не знала, за что мы пили! О Боже мой! И где она сейчас?
– Я не знаю точно где. Все, что я знаю, это то, что она находится на попечении того, кого она не будет подозревать. Он ведет ее на юг, через Гуйян. Там они попадут на дорогу в Наньнин и к реке.
– Значит, она направляется домой?
– Может быть. Все зависит от ее готовности сотрудничать.
– Я мог остановить ее. Уоррен сказал, что я дурак… – Саймон зло сплюнул и покачал головой. – И каково теперь твое мнение? – резко спросил он.
– У меня нет своего мнения. Я арестованный.
– Предположим, что я сделаю так, чтобы тебя отпустили?
– Не понял.
– Одна из немногих возможностей найти мою дочь – это ты. Твой контролер, или как он там называется, уже в курсе, что тебя взяли?
– Не думаю.
– Что, если тебя просто отвезут обратно на то же место, где взяли? Этого хочет и Рид – чтобы ты был двойным агентом и продолжал работать на КНР под его контролем. Но на кого ты будешь работать на самом деле – на меня и Питера? Или на Суня? Или на Камнора?
Цю опустил глаза.
– Камнор?
– Питер Рид рассказал мне о письмах, которые они у тебя нашли. Письмах Тинченя. Ты сказал ему, что тебе передал их Камнор.
– Если ты знаешь это, тогда, я думаю, ты все поймешь и сам. Теперь я предан только Тинченю. Моему сыну.
– Да. Я понимаю.
– Что бы я тебе ни говорил, ты не можешь мне верить. Не теперь. Понимаешь, я хочу выбраться отсюда – но только для того, чтобы попытаться найти моего сына. Ничего больше. Вот каково мое мнение, как ты это называешь: я буду работать только на себя. На себя самого.
– Я могу поверить тебе. Потому что мне больше ничего не остается! Ты – это все, что у меня есть. И помни: я всегда могу вернуть тебя сюда, если это будет нужно. Ты всегда будешь находиться от Юклифа не дальше чем на шаг.
– Так, значит, ты мне предлагаешь еще одну сделку… Сколько их мы уже с тобой заключали, Саймон?
– Слишком много. Но сейчас мы впервые договариваемся на равных. Ты хочешь получить сына. Что бы ты сейчас мне ни наговорил, ты все еще надеешься вытащить его оттуда, я знаю это. Ну и прекрасно! Возвращайся к Камнору и попытайся что-нибудь вытянуть из него. Только помоги мне вернуть дочь. Ребенка за ребенка.
Цю долго молча смотрел на Саймона.
– Я вернусь на то же место, откуда меня взяли, как ты выражаешься. Если тебе это надо. Не из-за каких-либо сделок. Просто потому что я думаю… так будет лучше всего.
