тебя!..
— Гуляй один, если хочешь. В первый раз тебе?
— Одному… очень… скучно… Потрудней… чем… в школе… сидеть… Ходишь-ходишь… везде… аж ноги… заболят… Думаешь… урока три… прошло… а там… только… второй начался… Значит… опять… иди!.. Ну, пошли… а?
— Нечего-нечего! Ты знаешь, кто я такой? Я в этой зоне уполномочен следить, чтоб такие вот, как ты, уроков не пропускали!
— А-а-а… — протянул Марсианин и послушно пошел с Васей в школу. Он тотчас смирился с постигшей его неудачей и принялся своим скрипучим голосом строить планы на будущее, полные самых великолепных картин: как в один прекрасный день Вася распорядится уроков не делать, в школу не ходить, а вместо этого идти в лес слушать соловьев и собирать водоросли.
Вася его не слушал: думал про Толика. Толик отчасти сам виноват — зачем он про бутылки всякие сплетни разузнавал, какое ему дело? Они с Толиком, конечно, самые крепкие, самые старинные друзья, и ссора эта долго продлиться не может. Добрее и безобиднее Толика во всем Советском Союзе мальчишки не найти! Он долго обижаться не сможет, не такой он злопамятный человек!.. Если хорошенько всю жизнь вспомнить, окажется, что не раз уж они с Толиком ссорились, но не надолго: полдня и все! Сам Толик первый всегда подойдет и заговорит, словно ничего и не было…
— …Значит… если я… так… совру… поверит… мне… учительница… или… не поверит?.. — услышал он уже у самой школы голос Марсианина.
— Чего соврешь? — спохватился Вася.
— Да насчет… уроков же!.. Почему… я… их… не сделал!.. — воскликнул Марсианин.
— Врать нельзя, — поучительно ответил Вася. — Это — нехорошо. Врунов я не уважаю. Сам врать не люблю и тебе не советую…
— А что… мне… делать?..
— Не знаю, не знаю! Не знаю, чем у тебя голова была забита! Раньше надо было думать! А теперь — беги в свой класс и не приставай ко мне!
Сразу стало видно, что Толик вчерашнюю обиду не забыл: он был угрюмый, насупленный и пересел с Васиной парты на другую. На перемене он прошел мимо Васи, будто и не замечал его, будто они — не бывшие друзья, а вовсе незнакомые люди!..
— Через что вы с Толиком поссорились? — поинтересовался Борис.
— У него спроси…
— Мы уже спрашивали, не говорит…
— А раз не говорит, значит, вам и знать не нужно, мало ли через что! — обрадовался Вася тому, что Толик ничего не сказал ребятам. Вот что значит хороший товарищ: не хочет позорить друга, хоть они с ним и в ссоре — временно!
На другой перемене он попытался вызвать Толика на разговор.
— Конечно! — говорил он громко, прохаживаясь вместе с Борисом вблизи от Толика, угрюмо сидевшего в одиночестве за партой и делавшего вид, что читает книжку. — Есть некоторые люди такие обидчивые, что из-за пустяка обижаются… Тут уж ничего не поделаешь… Если б они, конечно, из-за серьезного обижались, тогда — другое дело, тогда…
Толик шевельнулся, поднял голову и, кажется, хотел что-то возразить, но потом с самым неприступным видом опять уткнулся в книжку, даже губами начал шевелить, чтобы получше разобрать, что там написано…
— Конечно, — продолжал Вася, — если человеку хочется поссориться, то выискать какую-нибудь причину ничего не стоит. Придраться, например, к слову да и обижаться, сколько влезет… Другой, может, просто пошутил чего-нибудь, а тот сразу…
Но Толик сидел, как глухой. Даже достал тетрадку и начал что-то в ней чрезвычайно внимательно сравнивать с книжкой…
Тут Вася понял, что Толик обиделся всерьез…
Так они и мучились все перемены.
Когда два товарища поссорятся, то от этого для обоих получается много неудобств: чтоб лицом к лицу друг с другом не встречаться, друг мимо друга не ходить, не взглядывать — надо все время быть настороже. Если Вася находился в одном конце коридора, Толик оказывался в другом, хоть ему, может, и вовсе незачем там быть. Если Толик с одними ребятами разговаривает, то Васе, хочешь не хочешь, а нужно разговаривать с другими. Из-за этого и ребятам пришлось разделиться на две группы: одна — с Васей, другая — с Толиком, а общего разговора не получается. Только самые дотошные то и дело перебегали от одной группы к другой, чтоб и тут, и там поспеть!..
Домой шли по отдельности: Вася обычной дорогой, а Толик вообще исчез — возможно, пошел каким- либо обходным путем, чтоб и по одной дороге не идти с обидчиком!..
Впрочем, Вася не терял надежды, что как-нибудь все уладится. Зачем Толику обижаться? Вася же на него не обижался… И он не должен!.. Ведь, если рассудить справедливо, кто первый начал ссору? Толик! Начал придираться, упомянул про бутылки, а если Вася сказал, что Толик деньги выпрашивает, то это чистая правда: все ему деньги дают, Алхимик даже свою глиняную свинью разбил, ничего в этом особенного нет… Нужны деньги, вот он и просит! А что Вася не захотел ему денег дать, то в этом тоже нет ничего обидного: кто хочет — дает, кто не хочет — не дает… Сейчас не дал, а через десять минут, возможно, передумает и даст! Скажет: на тебе денег, иди покупай запчасти для своей больницы.
А что если в самом деле дать Толику немного для больницы, ведь больница-то — дело общее, Вася тоже обязан в ней участвовать! Взять, скажем, эти бутылочные деньги да и отдать! Тогда можно будет сказать, что бутылки эти Вася собирал специально для больницы, ни для чего другого! Видит, что больница нуждается в деньгах, пошел, набрал бутылок, сдал, и вот — получайте! И на воскреснике по этой самой причине не был — искал, где бы денег для больницы достать… Так Вася и сделает. Только, конечно, таким образом, чтобы не унизить своего достоинства…
Кое-как расправившись с домашними заданиями, Вася вышел во двор и сел на скамейку, оглядываясь по сторонам.
Настолько он был все эти дни занят, что и не заметил, как, во двор пришла настоящая весна: повсюду, где только можно, где не было асфальта, вылезали и зеленели изо всех сил разные травинки, почки на деревьях уже развернулись в самые настоящие листики, на большое дерево собрались на какое-то свое собрание воробьи со всего района и орали все разом. Это были уже не те зимние, озабоченные поисками пропитания, нищие и озябшие воробьи, а веселые, самоуверенные и нахальные! Судя по их голосам, они не какие-то деловые вопросы обсуждали, а орали просто так, от радости. Может быть, это собрался хор воробьиной самодеятельности.
Окончательно отбившиеся от рук Андрейка с Андрюшкой, одетые совсем по-летнему, напялили какие- то странные маски, изображающие голову непонятного зверя с ушами, и скакали рядышком через двор самым нелепым и неестественным образом. Ноги у них были прямые, локти прижаты к бокам, а ладони свисали у груди наподобие лапок, и так они неутомимо прыгали, хохоча во все горло от своей выдумки. Хозяин медведя, очевидно, направлявшийся опять в больницу со своим больным медведем, которого он нес под мышкой, остановился и с одобрением наблюдал, как они прыгают.
— Эй, вы! — крикнул Вася. — А ну, идите-ка сюда!
Андрейка с Андрюшкой переглянулись и, не спеша, запрыгали — прыг! прыг! прыг! — пока не допрыгали до Васи.
— Чиво? — независимо спросил Андрюшка, не снимая маски и не изменив позы.
— Почему вон там, на стенке, нарисовано? — набросился на них Вася. — Кто за этим должен следить?
— А нам какое дело! — сказал Андрюшка. — Ты видишь, мы кто? Кенгуру!
— Чтоб сейчас же стереть!
— Мы не можем, — сказал Андрейка. — Мы — кенгуру! А они не умеют стирать!
— У них передние лапки очень коротенькие, — объяснил Андрюшка. — Видишь, какие? Не достанут…
— Тогда принесите ведро с водой и тряпку, я сам без вас сотру!
