сын. Домашняя еда, сбалансированная здоровая пища, приготовленная, как всегда думал Терри, с любовью. Готовила только жена. Терри с Зебом не подходили к плите, но иногда они мыли посуду. Терри считал, что его главная задача за ужином: беседовать с сыном на взрослые темы, укреплять его самосознание, обсуждать с ним, что правильно, а что неправильно. Хотя он чувствовал, что жене это не нравится, он часто рассказывал о том, что происходит у них на работе, в исправительной колонии для малолетних преступников, в частности — об одном мальчике, на два года младше Зеба, которого определили на его попечение. Иногда Терри даже слегка привирал, приписывая своему подопечному положительные черты, которых у него не было, чтобы Зеб понял, что в жизни все не так просто. Что мир нельзя делить на черное и белое, что нет людей абсолютно хороших и абсолютно плохих. Что даже преступники могут быть жертвами. Что даже убийцам нужна любовь.
Терри заканчивал есть только тогда, когда чувствовал, что уже в достаточной мере поделился с сыном житейской мудростью. Он был из тех, кто ест самое вкусное в конце: чтобы предвкушать удовольствие до самого последнего кусочка. И нередко случалось, что эти лакомые кусочки, отложенные на потом, остывали или заветривались, и были уже не такими вкусными.
Зеб всегда тщательно пережевывал пищу, гораздо дольше, чем это действительно необходимо для того, чтобы нормально ее проглотить, и съедал самое вкусное в самом начале. А потом просто сидел с мрачным видом и нехотя ковырялся вилкой в тарелке. Или, если ему разрешали, ставил тарелку под стол, где Оскар сметал все в момент, громко и радостно чавкая.
Зеб был больше похож на маму: темные волосы, карие глаза, смуглая кожа, которая загорала при одном только упоминании солнца. Но втайне Терри всегда надеялся, что когда сын повзрослеет, в нем проявятся отцовские черты характера. И дело не в том, что ему что-то не нравилось в характере жены: просто в последнее время ее, похоже, вообще ничего не интересовало. Кроме работы и денег.
Она была личным секретарем руководителя крупной строительной компании. Ведала всеми его делами, разбиралась с документацией, следила за расписанием его встреч, печатала его письма. А со временем согласилась и на интим на регулярной основе: торопливый и грубый секс на рабочем месте в темных подсобках.
Когда она рассказала об этом Терри, его пальцы буквально вонзились в обивку дивана, на котором он тогда сидел. У него было чувство, как будто его избили до полусмерти, и он сам не ударил жену только благодаря неимоверному усилию воли. Он швырнул о стену статуэтку Будды. Статуэтка разбилась вдребезги, на штукатурке осталась заметная выбоина. Терри очень любил эту фарфоровую фигурку, а теперь от нее осталось только розовое улыбающееся лицо.
— Почему? — спросил он у жены.
— Я не знаю, — сказала она. — Может быть, потому, что ты только и думаешь, что о работе. Об этих своих малолетних головорезах. Они тебе дороже, чем мы. Дороже, чем я.
Он сказал:
— Ты сама знаешь, что это не так.
И она согласилась: да, знает. Но это было единственное объяснение, которое она сумела придумать. Кроме того, что, похоже, она его больше не любит.
Терри хотелось узнать подробности, и он их узнал. Ему было больно, по-настоящему больно, но он все равно продолжал допытываться: резал себя по живому, с каждым разом — все глубже, как те мальчишки в колонии, которые специально наносят себе увечья, эти дети, которые поняли, что единственный способ избавиться от боли — сделать так, чтобы было еще больнее. И это действительно помогает, но лишь до тех пор, пока шок не проходит. А потом нужна новая рана, чтобы было на чем сосредоточиться.
Он представлял себе этого героя-любовника, жениного начальника, полового гиганта, у которого всегда получалось, причем без малейших усилий, довести его жену до сокрушительного оргазма. Он представлял себе, как уже после их феерической случки эти двое смеются над второсортным, убогим сексом, которым ей приходилось довольствоваться в законном браке.
Он представлял себе их с женой общих друзей, которые, надо думать, все знали, но молчали из жалости к Терри. И, наверное, посмеивались у него за спиной — над благодушным обманутым муженьком, каковой пребывает в блаженном неведении и очень любезно не замечает того, что творится у него перед носом.
В общем, они развелись. Разошлись без скандала, ради спокойствия Зеба. Ему вовсе незачем было знать все подробности о дополнительных служебных обязанностях его мамы. Быть с любовником ей хотелось не больше, чем быть с Терри, и вскоре после развода она поменяла работу, ушла в другую компанию, получив замечательные рекомендации и щедрое выходное пособие.
Терри переехал в небольшую квартирку, почти без мебели, но зато с 24-дюймовым телевизором, видеоплейером и раскладным диваном, на котором спал Зеб, когда приезжал навестить отца. Впрочем, это случалось совсем не так часто, как надеялся Терри. Так что диван, в основном использовался как место, чтобы сидеть и смотреть кино. Из жизни исчезла еще одна радость: заглянуть в комнату к сыну, когда тот спит, такой безмятежный, такой хороший.
Терри не мог рассказать Зебу правду, почему они с мамой развелись. Он чувствовал, что сын обвиняет во всем его. В их редкие встречи они уже не разговаривали так, как раньше. Домашних обедов и ужинов теперь не было, были только полуфабрикаты из кулинарии. Сын взрослел, у него появились свои дела. Все чаще и чаще он проводил выходные с друзьями, все реже и реже — с отцом.
Наконец, Терри понял, что его обокрали. Что он лишился не только жены, но и сына. Он уже не увидит того, о чем мечтал столько лет. Его сын станет мужчиной, но теперь это произойдет без его участия. Да, он это увидит. Но только на расстоянии. Как посторонний. Ему уже не доведется заново пережить свою юность, воплощенную в сыне. Он уже никогда не услышит, что было забавного и интересного в барах и на вечеринках. Не станет для сына надежным другом, который всегда готов выслушать, поддержать и помочь. Теперь он всего лишь еще один папа, который вроде бы есть, но которого нет — как у большинства из мальчишек в колонии.
G как в Garden
Вечеринка в саду
Джек выходит из туалета. Народ на танцполе по-прежнему отрывается по полной программе. Пробираясь в толпе, Джек закатывает рукава, чтобы спрятать мокрый манжет. Ему кажется, что он пробыл в сортире целую вечность. Но Крис со Стивом-механиком никуда не делись, они все еще там, за столиком. И они не одни. Теперь с ними Мишель. Такая большая, такая желанная. У нее за спиной светит красный прожектор, его сияющие лучи — словно солнечная корона.
— Я уже начинаю думать, что ты меня избегаешь, Джек, — говорит Мишель. — Вообще-то, предполагалось, что, прежде всего, это будет наш вечер. — Ее слова звучат дерзко, но она не такая уверенная, как обычно. Она как будто смущается. Или просто Джек сам стал увереннее под воздействием алкоголя. Мишель слегка наклоняет голову. Получается очень даже соблазнительно. Она делает это нарочно. Как будто Джек — кинокамера. А она — юная Мерилин Монро из Салфорда, которая носит одежду 16-го размера.[15]
— Пойдем прогуляемся, Крис, — говорит Стив-механик, незаметно подмигивая Джеку.
Крис явно в сомнениях, но все же уходит, когда Стив-механик подталкивает его локтем. Джек отпивает пива, которое уже слегка выдохлось, но без которого ему сейчас просто не обойтись.
— Ну что, Джек, тебе здесь нравится? Хорошо отдыхаешь? — спрашивает Мишель. Она рассеянно поглаживает свой высокий и узкий бокал с джин-тоником. Через минуту до Джека доходит, как это чувственно и сексуально. А до этого он просто смотрел на подсвеченные кубики льда и думал, что они похожи на подводные части айсбергов из документальных фильмов про полюса Земли.
— Замечательно. Давно так не веселился, — говорит он.
— Ну, рассказывай, Джек.
Он знает, что это значит. Приглашение к разговору. Только рассказывать особенно нечего. Он смотрит на нее и думает, что у нее есть одно потайное местечко, куда он мог бы забраться. Он и сам понимает, что
