это бредовая мысль, и все-таки — такая манящая. Завлекательная.
— Завтра Лутон играет дома.
Идиот. Ведь ему самому это ни капельки не интересно. Зачем он это сказал?
— Ладно, начнем еще раз. Рассказывай, Джек. Теперь она его дразнит, это видно по ее улыбке. Но, черт возьми, это замечательная улыбка. Ну, давай, скажи что-нибудь умное. Как там говорил Крис?
— У тебя, наверное, в трусиках зеркало. Мишель смеется.
— Джек! — она качается головой в притворном возмущении. — Это не тот Джек, которого я знаю. — Она тянется через стол и проводит пальцем по руке Джека. По тыльной стороне ладони, от запястья до первых костяшек. — А с чего ты решил, что я вообще ношу трусики?
Джек тяжело сглатывает и смотрит на свою руку. Ему даже странно, что там не осталось следа. Он до сих пор чувствует прикосновение Мишель: щекочущее покалывание, где она провела пальцем по его руке. Он повторяет про себя ее слова: «А с чего ты решил, что я вообще ношу трусики?» По идее, они должны были его смутить, но почему-то придали ему уверенности. Слова были правильными, очень к месту. Ему представляется, как они плывут в воздухе, излучая волны чистейшего наслаждения. Эти волны сливаются с покалыванием в руке, проникают под кожу, поднимаются до плеча, разливаются по всему телу. Это и есть любовь? Да, наверное. Наверное, это любовь.
Дрожа от восторга, Джек смотрит прямо в глаза Мишель, в которых как будто читается: «Иди ко мне». Ему кажется, что ее пристальный взгляд проникает в него, в самую глубину, и, похоже, ей даже нравится то, что она там видит.
Джек вдруг понимает, что музыка захватила все его существо. Он безотчетно притоптывает ногой, его пальцы стучат в такт грохочущей музыке, словно сами по себе. Но ему все-таки удается вновь обратиться мыслями к Мишель. Он ее любит. Да, наверное, это любовь. Она переполняет его всего, изливается с каждым вздохом. Надо сказать ей, немедленно. Прямо сейчас. Никаких больше упущенных возможностей, никаких мужиков в костюмах. Надо сказать ей.
— Мишель, — произносит он.
— Джек, — говорит она.
— Я люблю тебя.
— О, Господи.
— Я люблю тебя, — повторяет он.
— Джек, ты пьяный. — Она взъерошивает ему волосы. — И потом, эти слова ничего не значат. Их слишком часто используют. На самом деле, ты так не думаешь.
— Нет, Мишель. Я не думаю, я чувствую. Я люблю тебя, правда, люблю. Я никогда в жизни такого не чувствовал, ничего даже похожего.
Она берет его руку, пляшущую на столе, и держит ее Двумя руками.
— Можешь ты пару секунд посидеть спокойно? У тебя что, совсем крыша поехала? Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал? Это очень серьезная вещь. Я вообще не была уверена, что я тебе хотя бы нравлюсь, и вдруг ты мне выдаешь такое.
Джек улыбается ей. Он чувствует, как его губы растягиваются в улыбке, как все лицо озаряется светом, и его накрывает новая волна удовольствия. Любить — это прекрасно. Неудивительно, что все так с ней носятся. В смысле, с любовью. Кто-то однажды сказал: «Тебе нужна только любовь, и больше ничего».[16] Джек уверен, что это был Иисус. Одно это может вернуть ему веру. Тот рыжий парень в сортире был прав: сегодня здесь лучше, чем на небесах. Любить — это как оказаться в раю. Это такой исступленный восторг… экстаз в чистом виде… экстаз… экстази…
Ой, бля.
— Ой, бля, — говорит Стив-механик, обнаруживший по возвращении, как Джек с совершенно маньячным видом барабанит пальцами по столу.
— Ой, бля, — говорит Крис при виде огромных зрачков и блаженной улыбки Джека. — А мы уже было подумали, что нам впарили пустышку. Но нет. Похоже, вставляет. Да, Плут?
— Блин, — говорит Мишель. — Мне бы следовало догадаться. Ты же под кайфом, совсем закосел. Сам не знаешь, чего несешь. — Она уходит, оставив у них на столе свой джин-тоник. Уходит, не оглянувшись.
— Ой, бля, — говорит Джек.
— Да ладно, забей, — говорит ему Крис. — Хочет идти, пусть идет. Тем более, ты сейчас явно не в том состоянии, чтобы пытаться ее как-то переубедить.
— А что случилось? — спрашивает Стив-механик. — Решил не выблевывать таблеточку?
— Мне казалось, что я все вытошнил. А теперь я все испортил.
Но у него нет ощущения, что он все испортил. Зато есть ощущение, что ничего страшного не случилось. Мишель еще подойдет к нему, наверняка. Просто конкретно сейчас она этого не понимает. И каждый раз, когда Джек совершает какое-то движение, по его телу по-прежнему проходят разряды радости. На самом деле он даже не двигается. Это музыка заставляет его шевелиться.
— Да здесь полно цыпочек, Плут, — говорит ему Крис. — Пойдем танцевать. Мне вроде как вставило, теперь можно и поплясать.
Джек послушно спускается на танцпол следом за Крисом и Стивом-механиком. Крис находит кусочек пустого пространства в тени колонны и сразу же начинает танцевать: извиваясь всем телом на испанский манер и совершенно не в такт и не в лад громыхающему хаузу. Он улыбается, ему хорошо. Он оборачивается и разглядывает девчонок, танцующих у него за спиной.
Стив-механик танцует вполне умело, его движения предельно сдержаны и попадают в ритм. Который все нарастает и нарастает. Стив-механик стоит на месте, как будто приклеенный к полу, и лишь иногда делает скользящий шаг в сторону. Джек наблюдает за ним. Неуклюже пытается копировать его ограниченные движения, сводя их до минимума.
Мишель не вернулась к компании, с которой она танцевала раньше. Джек вдруг понимает, что это неважно на самом деле. Он себя чувствует королем, владыкой мира. Танцевать — это просто. Наверное, он прирожденный танцор. Да, он сейчас улетел, но тут уже ничего не поделаешь, правда? Боль прошла, ее больше нет. Ему ничто и никто не угрожает. Поскольку вряд ли что-то подобное повторится, сейчас надо расслабиться и получать удовольствие. У него еще будет время поговорить с Мишель, и все уладится. Непременно уладится. У него впереди — Целая жизнь. Теперь — да. Стив-мехаиик легонько стучит его по спине и приобнимает за плечи. И Джек уверен, что это мгновение останется с ним навсегда. Оно никогда не поблекнет. Все удивительно и прекрасно. Нет ничего невозможного. И теперь все будет хорошо.
Но тот рыжий парень, который из сортира, делает Джеку какие-то знаки. Пробирается к нему сквозь толпу, машет руками, и Джек вдруг смущается и теряет уверенность в себе — как раз тогда, когда он подумал, что может танцевать. Когда он весь захвачен этими новыми впечатлениями. Джеку кажется, что этот рыжий смеется над ним. Издевается. Он пытается копировать движения рыжего — так он чувствует себя более защищенным. Рыжему это, похоже, нравится. Его глаза горят, движения становятся все более стилизованными и утрированными: он похож на бесноватого орангутанга, демонстрирующего приемы кунфу. Джек продолжает его копировать, и ему это нравится, действительно нравится, и он понимает, что рыжий совсем не смеялся над ним. Просто хотел вместе потанцевать. Парень настроен вполне дружелюбно, и Джек буквально физически ощущает это дружеское радушие. Точно так же, как он ощущает свет стробоскопа у себя на волосах.
Он и сам не заметил, как прошло время. Два часа восхитительной эйфории. Джек и не помнил, когда он в последний раз так веселился. Жизнерадостный и счастливый в счастливом мире, населенном танцующими незнакомцами, которые уже не были ему чужими. Вместе с друзьями, Крисом и Стивом- механиком, с этим рыжим, и девушкой в блескучем платье, и еще одной девушкой с синими прядями в волосах и в рубашке, сшитой как будто из рыбьей чешуи. Есть еще и другие, которые не совсем чтобы друзья, но знакомые — точно, потому что танцуют рядом.
Когда музыка наконец умолкает, они все кричат и хлопают в ладоши, и силой своей коллективной воли заставляют ди-джея сыграть еще две композиции. По общему мнению, эти две песни были лучшими за весь вечер. Джек радостно соглашается с рыжим, когда тот говорит, что сегодня здесь было «вообще офигенно».
— Слушай, приятель, — говорит рыжий, щурясь на свет, который внезапно включился по всему
